Железный король

хотя бы внешне сохранить обличье, достойное принца.

И сын больше не услышал от отца ни единого слова утешения и поддержки.

Его высочество Валуа до сих пор не раскрывал рта, а, как уже говорилось, хранить молчание было для него горькой мукой. Он воспользовался подходящей минутой, дабы излить свой гнев.

– Клянусь Богом! – завопил он. – Странные вещи творятся во французском королевстве даже под кровом самого короля. Рыцарство умирает, государь, брат мой, и вместе с ним умирает честь.

Засим воспоследовала длиннейшая речь, нанизывались одна за другой фразы, пышущие благородным негодованием, а подспудно так и проскальзывали ядовитые намеки. Для Карла Валуа одно вытекало из другого: советники короля (имени Мариньи он не назвал, но все поняли, куда он метит) разгромили рыцарские ордены и тем же ударом уничтожили все моральные устои общества. Государственные мужи «темного происхождения» изобретают какое-то новое право, основанное на римском праве, и подменяют им доброе старое феодальное право, которым прекрасно обходились наши предки. И плоды налицо. А во время крестовых походов жену можно было безбоязненно оставить дома хоть на десять лет – она умела хранить честь, и ни один вассал даже помыслить не смел посягнуть на чужую супругу. А сейчас повсюду распущенность, бесстыдство. Подумать только! Двое каких-то конюших…

– Один из этих конюших принадлежит к вашей свите, брат мой, – сухо прервал его король.

– Равно как другой из свиты вашего сына, – возразил Валуа, кивнув в сторону графа Пуатье. Тот развел руками.

– Каждый из нас, – наставительно произнес он, – может быть одурачен людьми, которым он доверился.

– Именно поэтому, – закричал Валуа, который славился своим умением извлекать аргументы даже из возражений противника, – именно поэтому нетерпимо, когда вассал совершает тягчайшее из преступлений – осмеливается соблазнить и похитить честь жены своего сюзерена, особенно если она супруга короля или королевская дочь. Конюшие д'Онэ дошли до того…

– Считайте их уже покойниками, брат мой, – перебил его король, пренебрежительно махнув рукой: этот короткий резкий жест стоил самой пространной обвинительной речи и безвозвратно вычеркивал из списка живых двух братьев д'Онэ. – Да и не в этом дело. Мы должны решить участь принцесс-прелюбодеек… Позвольте, брат мой, – добавил он, видя, что Валуа собирается разразиться новой речью, – разрешите, на сей раз я спрошу сначала мнение своих сыновей. Говорите, Людовик.

Людовик Наваррский открыл было рот, но на него напал приступ кашля, и на щеках выступили красные пятна. Кровь бросилась ему в голову. Присутствующие молча ждали, пока он отдышится.

– Скоро начнут говорить, что моя дочь незаконнорожденная, – произнес он наконец, придя в себя. – Вот что будут говорить. Незаконнорожденная!

– Если вы первый будете об этом кричать на всех перекрестках, – недовольно сказал король, – другие не преминут повторять за вами.

– Конечно, конечно, – подхватил Карл Валуа, который еще ни разу не думал о такой