История всемирной литературы Т.2

Но в сфере чисто художественной гегемония, несомненно, принадлежала поэзии, притом поэзии лирической. Вклад арабов в развитие лирики в Передней, Средней и отчасти Южной Азии очень велик. Основу этого вклада составляли арабские племенные традиции, восходящие к доисламской эпохе. Речь идет о знаменитых касыдах, распространявшихся до X в. устно и содержащих в синкретически неразвернутом виде элементы панегирика, поучения, песен — хулительной, застольной, любовной и т. д., в целом окрашенных в героические тона. Касыды исключительно своеобразны, но некоторые их черты — преобладание славословия и хуления (которым, видимо, еще приписывалась магическая сила), сочетание бережно хранимой основы с довольно изощренной и притом ритуализированной формой, отчетливого авторства со строгим соблюдением традиционной поэтики, метафоричности с лапидарностью — роднят арабскую племенную поэзию с архаической лирикой древнекельтских скальдов. Скальдическая и бардическая лирика, однако, пришли в упадок с введением христианства и развитием феодальных отношений, а арабская, наоборот, вместе с исламом и теократическим феодализмом халифов получила широкое распространение и толчок к дальнейшему развитию.

При дворах халифов получили, оторвавшись от племенных корней, новое применение панегирики и сатиры, возник стойкий на Востоке институт придворных панегиристов. В это же время в самой Аравии расцвела любовная лирика (газель), в том числе так называемая узритская с ее культом платонической любви к даме, с окружающими ее легендами о влюбленных поэтах, их несчастной судьбе. Замечательно, что некоторые особенности этой лирики, включая указанные легенды, напоминают поэзию провансальских трубадуров. Мекканского поэта Омара, у которого любовная тема сочеталась с эпикурейскими мотивами, академик И. Ю. Крачковский называет «миннезангом до миннезанга». Областью непосредственного взаимодействия и взаимовлияния арабских и западноевропейских традиций стал Кордовский халифат.

Дальнейшее развитие арабской лирики в значительной мере определялось борьбой бедуинской традиции, ориентированной на доисламскую лирику как на классический образец, и движения «Обновления», представленного главным образом пишущими по-арабски иранцами. В поэзии последних (Башшар ибн Бурд, Абу Нувас и др.) оппозиция политическому господству чисто арабского элемента соединялась с поисками новых, более гибких поэтических форм (например, развитая элегия, застольная поэзия, «охотничьи» касыды и т. п.), расширением тематики и т. п. Поэзия «Обновления» — это звено в развитии не только арабской, но и персидской лирики. Вообще влияние арабской лирики на персидскую было велико, от арабов, в частности, идет квантитативная метрика (араб. — аруд, перс. — аруз), правда, принявшая в персидской поэзии специфические формы. Нельзя отрицать влияние арабских касыд, арабской панегирической поэзии и т. п., но любовную лирику иранцев и таджиков никак нельзя сводить к лирическому зачину (насиб) касыды. Здесь была и своя традиция любовной поэзии, так что не исключалось и обратное влияние (возможно, на любовно-эпикурейскую поэзию в Хиджазе).

Несомненно, чисто иранским, народным по происхождению является популярный жанр четверостиший (рубаи), многие из которых приписываются знаменитому персидскому лирику и философу Омару Хайяму. Рубаи часто использовались для выражения философского раздумья, но одновременно был разработан и своеобразный жанр философской касыды (Насир Хосров Алави и др.). Замечательная персидская философская лирика отчасти питалась еретической идеологией, вроде карматства — исмаилизма, философским свободомыслием, а также суфизмом, который у персов принял гораздо более оппозиционный по отношению к исламской ортодоксии характер, чем у арабов. В популярных у суфийских поэтов четверостишиях большое место занимает эротика и воспевание вина, трактуемые, однако, символически с точки зрения суфийского мистицизма (любовь к богу, питье из источника мудрости и т. п.). Некоторыми чертами суфийская лирика предвосхищает отдельные явления европейской поэзии, например лирику «нового сладостного стиля» в Италии. В эпическом жанре вклад самих арабов был гораздо меньше, чем в лирическом. В доисламский период арабы не знали героического эпоса. Их генеалогические предания и устные хроники («Дни арабов») были совершенно заслонены касыдами. Не случайно именно легенды о древних арабских поэтах — Антаре или Маджнуне — легли в основу дальнейшего эпоса.

«Жизнеописание Антара», в котором древние родоплеменные предания дополнены многочисленными авантюрно-рыцарскими эпизодами и невероятным повествованием о победоносных войнах Антары с христианами, является уникальным в арабской литературе героико-романическим эпосом; памятник этот в жанровом отношении напоминает (вероятно, не случайно) французские жесты, немецкий шпильманский эпос и т. п. Упомянутая легенда о любви Маджнуна и Лейлы стала сюжетом романической поэмы уже на иранской почве. В области эпической поэзии иранцы оставили арабов далеко позади. Героико-романический эпос на новоперсидском языке опирался на свою традицию и широко использовал доисламские мифологические, отчасти связанные с зороастризмом, и исторические, славящие древнеиранских царей и героев сюжеты. Питаемая антиарабскими настроениями иранская эпическая поэзия X в. стала орудием своеобразного «возрождения» своей древней традиции. Это прежде всего относится к своду «Шах-наме», завершенному Фирдоуси в виде монументальной эпопеи. У Фирдоуси при этом дело идет не только о прославлении древнеперсидских героев, но и об утверждении гуманных идеалов, противостоящих общественному злу. Монументальная эпопея Фирдоуси стадиально как бы эквивалентна западноевропейскому героическому эпосу, но вместе с тем заметно превосходит его не только масштабом, но и своеобразным художественным и идеологическим синтезом, широтой философско-этической концепции.

В эпопее Фирдоуси встречаются любовно-романические эпизоды, но романический эпос как особый жанр был разработан другими поэтами — Унсури, Гургани и в особенности великим поэтом Низами из Азербайджана. Романический эпос, так же как и лирическая поэзия, создавался на персидском языке (дари или фарси) не только иранцами или таджиками, но и азербайджанцами, индийцами, афганцами, среднеазиатскими тюрками. И даже впоследствии, когда совершился переход на национальные языки, персидская поэзия долго сохраняла значение классического образца.

Восточный романический эпос в жанровом отношении близок западноевропейскому стихотворному куртуазному роману. Неоднократно сравнивали «Тристана и Изольду» с поэмой Гургани «Вис и Рамин». Сходство настолько разительно, что оно даже породило предположение, впрочем маловероятное, об общем источнике. В. М. Жирмунский справедливо указывает как на известную типологическую аналогию между творчеством Кретьена де Труа и Низами (выдвижение любовной темы на фоне рыцарских приключений, изображение самой любви то как рыцарского «служения», то как болезни и безумия, элементы психологического анализа, добавим — рационалистическая этическая проблемность, ограничивающая фантастически-авантюрный элемент ролью фона), так и на то, что произведения Низами в большой мере свободны от сословно-феодальных концепций и являются порождением гораздо более развитой городской культуры.

В плане прозаического эпоса арабы сыграли большую роль как передатчики восточных, главным образом индийских, традиций сказочного фольклора и нравоучительной повести («Калила и Димна», «Варлаам и Иоасаф» и др., ср. персидские «Сказки попугая»), с этими традициями отчасти связаны и знаменитые сказочные новеллы круга «Тысяча и одна ночь».

Специфическим плодом развитой городской культуры является получивший распространение сначала в арабской, а затем также в еврейской и персидской литературах жанр макамы — плутовской новеллы. Западноевропейский эквивалент макамы был создан уже за пределами Средневековья, отчасти на фоне литературы Возрождения и барокко. Если отвлечься от восточной специфики (она выражается во многом, а также в том, что герой — деклассированный «интеллигент», литератор), то в стадиальном плане макамы как бы занимают промежуточное положение между циклами анекдотов об Уленшпигеле, попе Амисе и т. п. и испанским плутовским романом XVI—XVII вв. Наконец, больших высот арабская и персидская литературы достигли в области философско-дидактической поэзии и прозы. Здесь необходимо назвать крупнейшего восточно-арабского поэта-философа аль-Маарри (X—XI вв.) и испано-арабского писателя-философа Ибн Туфейля (XII в.). Поэзия аль-Маарри отмечена общественным критицизмом, религиозным скептицизмом, горькими и мрачными раздумьями над человеческой жизнью. За пессимизмом аль-Маарри чувствуется гуманистическая основа. Одно из его произведений —