Жили-были

тливым любопытством начал допрашивать о подробностях осмотра.

- Как, отец, трогательно, а? Тоже небось и про тебя говорили: жил, говорят, был купец...

Лицо Лаврентия Петровича гневно передернулось; обжегши дьякона взглядом, он повернулся к нему спиной и снова решительно закрыл глаза.

- Ничего, отец, ты не беспокойся. Выздоровеешь, да еще как откалывать-то начнешь - по-небесному!- продолжал отец дьякон. Он лежал на спине и мечтательно глядел в потолок, на котором играл неведомо откуда отраженный солнечный луч. Студент ушел курить, и в минуты молчания слышалось только тяжелое и короткое дыхание Лаврентия Петровича.

- Да, отец,- медленно, с спокойной радостью говорил отец дьякон,- если будешь в наших краях, ко мне заезжай. От станции пять верст,- тебя всякий мужик довезет. Ей-Богу, приезжай, угощу тебя за милую душу. Квас у меня - так это выразить я тебе не могу, до чего сладостен!

Отец дьякон вздохнул и, помолчав, продолжал:

- К Троице я вот схожу. И за твое имя просфору выну. Потом соборы осмотрю. В баню пойду. Как они, отец, прозываются: торговые, что ли?

Лаврентий Петрович не ответил, и о. дьякон решил сам:

- Торговые. А там, за милую душу - домой!

Дьякон блаженно умолк, и в наступившей тишине короткое и прерывистое дыхание Лаврентия Петровича напоминало гневное сопение паровика, удерживаемого на запасном пути. И еще не рассеялась перед глазами дьякона вызванная им картина близкого счастья, когда в ухо его вошли непонятные и ужасные слова. Ужас был в одном их звуке; ужас был в грубом и злобном голосе, одно за одним ронявшем бессмысленные, жестокие слова:

- На Ваганьково кладбище пойдешь,- вот куда!

- Что ты говоришь, отец?- не понимал дьякон.

- На Ваганьково, на Ваганьково, говорю, пора,- ответил Лаврентий Петрович. Он повернулся лицом к о. дьякону и даже голову спустил с подушки, чтобы ни одно слово не миновало того, в кого оно было направлено.- А то в анатомический тебя сволокут и так там тебя взрежут,- за милую душу!

Лаврентий Петрович рассмеялся.

- Что ты, что ты, Бог с тобой! - бормотал отец дьякон.

- Со мною-то ничего, а вот как тут покойников хоронят, так это потеха. Сперва руку отрежут,- руку похоронят. Потом ногу отрежут,- ногу похоронят. Так иного-то незадачливого покойника целый год таскают, перетаскать не могут.

Дьякон молчал и остановившимся взглядом смотрел на Лаврентия Петровича, а тот продолжал говорить. И было что-то отвратительное и жалкое в бесстыдной прямоте его речи.

- Смотрю я на тебя, отец дьякон, и думаю: старый ты человек, а глуп, прямо сказать, до святости. Ну и чего ты ерепенишься: "К Троице поеду, в баню пойду". Или вот тоже про яблоню "белый налив". Жить тебе всего неделю, а ты...

- Неделя?

- Ну да, неделя. Не я говорю,- доктора говорят. Лежал я намедни, быдто спал, а тебя в палате не было,- вот студенты и говорят, а скоро, говорят, нашему дьякону и того. Недельку протянет.

- Про-тя-не-т?

- А ты думаешь, она помилует?- Слово "она" Лаврентий