Марк Твен

В Англии, как и следовало ожидать, памфлет был встречен благосклонно, автора хвалили за «необыкновенную храбрость». Действительно, Марк Твен вызвал на бой не только «короля-пирата», но, как вскоре оказалось, и американских банкиров. Прибыли Леопольда II притянули жадное внимание американских финансистов. Между Морганами, Ротшильдами, Рокфеллерами, Гугенхеймами, Райянами — американскими банкирскими домами — и бельгийским королем было заключено «деловое» соглашение по эксплуатации Конго.

Памфлет Марка Твена становился опасен для финансовых магнатов США; его нужно было нейтрализовать. И это было сделано: были ассигнованы большие суммы, чтобы помешать распространению издания, подкуплены профессоры и церковники, которые обеляли в своих речах Леопольда II и поносили Марка Твена [527].

Марк Твен публично требовал, чтобы официальные власти США и Англии добились расследования преступлений в Конго. Но усилиями продажной печати и давлением на нее американских финансистов общественное мнение было дезориентировано, и Марк Твен не получил поддержки. Мог ли он в одиночку выдержать борьбу с могущественнейшими финансовыми магнатами США, в руках которых были газеты чуть ли не всего земного шара?! Марк Твен «спустил флаг». Когда ему позже предложили написать о Конго, он наотрез отказался.

Это была последняя схватка престарелого Твена с могущественным хищником — мировой системой империализма, и одна из тех, которые оставляют горечь на душе и рождают отчаяние.

Тяжелый пресс реакции давил на Марка Твена. И поэтому далеко не все свои суждения он предавал гласности. Многие из резких своих оценок Твен высказывал лишь в частных письмах или поверял только бумаге — заносил иронические афоризмы в «Записную книжку»:

«Правда — драгоценнейшая вещь на свете. Давайте же экономить ее» [528]. «Правда могущественна и всепобеждающа. Ничего не имею против, кроме того, что это совсем не так» [529].

Возможно, что эти разочарования и поражения определили поведение Твена во время пребывания в Америке А. М. Горького, который приехал туда для сбора средств в помощь русским революционерам. Американская буржуазия встретила «эмиссара русской революции», как называли А. М. Горького американские газеты, настороженно и враждебно. Но народ — рабочие, фермеры, передовая интеллигенция — горячо откликнулся на призыв русского писателя. Марк Твен был в числе американцев, сочувствовавших миссии А. М. Горького.

Вот как описывает А. М. Горький выступление Марка Твена на одном из митингов, давая при этом замечательный по своему художественному мастерству портрет американского писателя:

«У него на круглом черепе — великолепные волосы, — какие-то буйные языки белого, холодного огня. Из-под тяжелых, всегда полуопущенных век редко виден умный и острый блеск серых глаз, но, когда они взглянут прямо в твое лицо, чувствуешь, что все морщины на нем измерены и останутся навсегда в памяти этого человека. Его сухие складные кости двигаются осторожно, каждая из них чувствует свою старость.

— Джентльмены! — говорит он, стоя и держась руками за спинку стула. — Я слишком стар, чтоб быть сентиментальным, но до сего дня был, очевидно, молод, чтоб понимать страну чудес и преступлений, мучеников и палачей, как мы ее знаем. Она удивляла меня и вас терпением своего народа: мы не однажды, как помню, усмехались, слушая подвиги терпения, — американец упрям, но он плохо знаком с терпением, как я, Твен — с игрой в покер на Марсе…

— Потом мы стали кое-что понимать — баррикады в Москве, это понятно нам, хотя их строят вообще не ради долларов, — так я сказал?

Конечно, он сказал верно, это доказывается десятком одобрительных восклицаний, улыбками. Он кажется очень старым, однако ясно, что он играет роль старика, ибо часто его движения и жесты так сильны, ловки и так грациозны, что на минуту забываешь его седую голову» [530].

Из всех воспоминаний о Марке Твене эта запись самая выразительная и запоминающаяся; в ней воссоздан живой облик престарелого, но всегда юного Твена и переданы большая любовь и уважение, которые питал А. М. Горький к своему американскому собрату по перу.

Буржуазная пресса США вскоре начала травлю русского революционного писателя, пытаясь дискредитировать политическую миссию, с которой он приехал в Америку, но формально прикрывая это претензиями к А. М. Горькому, который «поселился в одном отеле с женщиной, не являющейся его женой».

Шла одна из тех позорных клеветнических кампаний, которыми была богата общественная жизнь США.

Марк Твен не понял политического смысла травли А. М. Горького. Ему казалось, что он выполнил свой гражданский долг, когда при публичном сборе средств на нужды русской революции он подписался на крупную сумму денег (кстати, Гоуэлс, присутствовавший здесь, подписаться отказался). Но Твен не присоединился к защитникам А. М. Горького-Евгению Дебсу, профессору Гиддингсу, Л. Мартину и другим. О них тепло вспоминает А. М. Горький, рассказывая в одном из писем, как они давали своим соотечественникам уроки вежливости, отучая их «влезать в душу человека в галошах и с зонтиком».

Марк Твен не нашел необходимым выразить публично свое возмущение происходящим и даже ушел тайком с банкета [531], где А. М. Горькому устроили обструкцию. Репортеры толпами ходили за Твеном, осаждали его, дежурили у дверей дома, требуя, чтобы он выявил свое отношение к происходящему.

Твен молчал, хотя знал, что, скажи он хоть слово защиты, оно мигом облетело бы весь мир, получило бы громадный резонанс, определило бы истинный характер травли. Твену казалось, что случившееся не выходит за рамки вопросов чисто формальной этики, и поэтому в разговоре с художником Даном Бирдом он заметил: «Горький совершил ужасную ошибку…» Но где-то в глубине души у Твена, видимо, осталось недовольство собственным поведением: в «Записную книжку» того времени он занес строки, звучащие как самооправдание:

«Попытки, которые были сделаны для защиты Горького, давали право на уважение, потому что вызваны они были великодушием, но я думаю, что чернила были потрачены зря. Привычка остается привычкой: она сделана из меди, из котельного железа, из гранита; факты, доказательства, убеждения оказывают на нее такое же действие, как ленивый ветерок на Гибралтар» [532].

Передовая русская интеллигенция встретила сообщение из-за океана о травле А. М. Горького гневным возмущением и засыпала газеты письмами и телеграммами, в которых говорилось о ханжестве американцев и о скандальном поведении Марка Твена. В книгоиздательстве «Ключ» появилась брошюра «По поводу Максима Горького и Марка Твена» (1906) с тремя статьями. В первой статье Людмила Шаргей негодует на американский пуританизм. Ее интересует: «каким образом во главе этой бури оказался сам Марк Твен?» Во второй статье брошюры — «Русский человек и наивность» — автор с псевдонимом «Скептик» язвительно рассуждает о статуе Свободы в Америке и истинном поведении американцев.

Наиболее беспощадным обвинителем Марка Твена в брошюре является «Мечтатель» — автор статьи «Пустяк ли это?» Он не считает историю с М. Горьким в Америке ничтожным инцидентом: «…во главе этого движения стаял Марк Твен, писатель всемирной славы, — и это уже не ничтожный инцидент, а инцидент мирового значения». Русский журналист очень резко отзывается о поведении американского писателя: «…Марк Твен поступил как трус; и во всей истории с Горьким единственно глубоко и необычайно возмутительно — трусость Марка Твена. Между тем она-то и вызвала меньше всего возмущения». Автор статьи делает Твена ответственным за поведение американцев. «…Американцы полны предрассудков, но они смело могут ответить: «Если мы грубы, то это потому, что наши писатели трусы!»