Негоже лилиям прясть

е останавливали встречных словами:

– Ну, куманек, наконец-то у нас есть король!

Парижане почувствовали прилив свежих сил, а непотребные девки с крашеными желтыми волосами вышли на промысел чуть ли не с полудня, хотя в узких улочках позади Собора Парижской богоматери, которые отвел в их владение особым эдиктом Людовик Святой, гулял октябрьский ветер.

А за четыре дня до того в странноприимном доме при монастыре святой Клариссы Мари де Крессэ родила мальчика, весившего больше восьми фунтов, с белокурыми, как у матери, волосами. Закрыв глаза, он жадно, словно щенок, сосал материнскую грудь.

Каждую минуту молоденькие послушницы в белых покрывалах вбегали в келью Мари посмотреть, как она пеленает младенца, полюбоваться ее сияющим лицом, когда она кормит, ее розовой пышной грудью, воочию увидеть чудо материнства, которое они, обреченные на вечное девство, созерцали доныне лишь на церковных витражах.

Если и случалось монахине согрешить, то происходило это совсем не так часто, как уверяли в своих песенках уличные рифмоплеты, и появление новорожденного младенца в стенах монастыря было всегда настоящим событием.

В этот день ликовала вся обитель, так как капеллан сообщил о рождении короля; веселье, охватившее весь Париж, проникло даже сквозь монастырскую ограду.

– Король зовется Иоанном, как и мое дитя, – твердила Мари.

Она видела в этом доброе предзнаменование. Всему поколению, которому еще предстояло родиться, будут давать имя короля, но самое удивительное то, что имя Иоанн впервые появилось среди имен французских королей. Ко всем этим маленьким Филиппам, маленьким Людовикам прибавятся отныне и навеки маленькие Иоанны. «Но мой – первый», – думала Мари.

Когда в келью уже проникли ранние осенние сумерки, к Мари вбежала молоденькая монахиня.

– Мадам Мари, – крикнула она, – мать настоятельница зовет вас в приемную. Там вас ждут!

– Кто?

– Не знаю, не видела. Но, если не ошибаюсь, за вами приехали.

Щеки Мари запылали от радостного волнения.

– Это Гуччо, Гуччо! Это отец… – пояснила она послушницам. – За нами приехал мой супруг.

Она застегнула лиф, быстрым движением поправила сбившиеся волосы перед тусклым оконным стеклом, заменявшим ей зеркало, накинула на плечи плащ и вдруг в нерешительности остановилась перед колыбелькой, стоявшей прямо на полу. Не захватить ли с собой и мальчика, чтобы в первую же минуту встречи обрадовать Гуччо таким чудесным сюрпризом?

– Вы видите, как он, ангелок, спит, – твердили юные послушницы. – Не надо его будить и не берите его вниз. а то простудите. Бегите скорее, мы за ним посмотрим.

– Только не вынимайте его из колыбельки и вообще не трогайте! – наказала девочкам Мари.

Уже на лестнице ее охватила материнская тревога: «Лишь бы они не стали с ним играть и не уронили его!» Но ноги сами несли ее в приемную, и она удивилась легкости своей поступи.

В белом зале, единственным украшением которого было огромное распятие да две свечи, отчего сумерки, залегшие в углах, казались еще гуще,