Узница Шато-Гайара

я она похудела фунтов на двадцать и постарела лет на десять. Платье, некогда туго обтягивавшее мощные бедра и грудь, теперь свободно болталось на ней; лицо, обрамленное вдовьей косынкой, было серым, дряблые щеки отвисли.

Стараясь скрыть свое удивление, Гуччо деликатно отвел глаза и оглядел зал. В прежние его посещения усадьбы Крессэ здесь во всем, вплоть до мелочей, чувствовалось желание поддержать былое достоинство даже при самых скудных средствах; сейчас тут полновластно царила нищета – всюду следы лишений, беспорядка, все покрылось пылью.

– Увы, мы не в состоянии даже принять гостя, – печальным голосом произнесла мадам Элиабель.

– Где ваши сыновья, Пьер и Жан?

– Как всегда, на охоте.

– А Мари? – спросил Гуччо.

– Увы! – ответила мадам Элиабель, опуская глаза.

Гуччо показалось, будто холодные когти сжали ему мозг и сердце.

– Che successo? Что случилось?

Мадам Элиабель понурила голову, и движение это выразило бесконечное отчаяние.

– Она так слаба, так истощена, что, боюсь, никогда уже не подымется, даже до Пасхи не дотянет.

– Чем же она больна? – крикнул Гуччо, чувствуя, как холодные когти понемногу разжимаются, ибо поначалу он решил, что произошло непоправимое.

– Той же болезнью, от какой страдаем все мы, – болезнью, от которой умирают целые семьи! От голода, синьор Гуччо. И подумайте сами, если такая толстуха, как я, совсем иссохла, на ногах еле держусь, так что же сделал голод с моей дочкой, ведь она еще девочка, совсем худенькая, еще не перестала расти.

– Но, черт возьми, мадам Элиабель, – воскликнул Гуччо, – а я-то думал, что от голода страдают только бедняки.

– А кто же, по-вашему, мы, если не самые настоящие бедняки? И если мы по рождению рыцарского звания и имеем замок, который вот-вот рухнет нам на голову, вы полагаете, нам легче, чем всем прочим? Все достояние неимущих дворян в наших крепостных и в труде наших крепостных. А как мы можем требовать, чтобы они нас кормили, когда им самим нечего есть и когда они один за другим умирают у наших дверей, моля о куске хлеба. Нам и так пришлось забить весь скот, чтобы поделиться с ними. Добавьте к этому, что здешний прево отбирает у нас последнее, как это делается, впрочем, повсеместно, по приказу из Парижа, чтобы кормить своих приставов, пристава-то у него все как на подбор, по-прежнему жиреют… Когда все наши крестьяне перемрут, что тогда останется нам делать? У нас одна дорога – смерть. Ведь наши угодья ничего не стоят, земля имеет цену, только когда ее обрабатывают, но не трупы же будут ее пахать и засевать. Нет у нас больше ни слуг, ни служанок. Наш бедный хромоножка…

– Тот самый, которого вы величали стольником?

– Да, наш стольник, – подтвердила мадам Элиабель с грустной улыбкой, – так вот, и его мы схоронили на той неделе. Одно к одному.

– А где же она? – спросил Гуччо.

– Кто? Мари? Там наверху, в своей спальне.

– Можно ее видеть?

Вдова медлила с ответом: даже в эту тяжелую годину пеклась владелица замка Крессэ о соблюдении приличий.

– Что