Китай: укрощение драконов. Духовные поиски и сакральный экстаз

И здесь самую главную роль начинают играть ощущения — легкости, внутреннего света, непривязанности к материальному миру и к проявлениям жизни вообще. И даос, и ранний шаман, и умирающий человек, оказывается, испытывают одно и то же состояние.

«Всякий раз, когда я закрываю глаза, я чувствую, что мое тело легко, словно свет, и подобно одинокой прогулке по облакам. Кажется, что мой дух уже отбыл, и здесь осталось лишь мое тело», — заявляет Чжуан-цзы. Это же состояние легкости и внетелесности характерно и для описаний состояния просветления у буддистов.

Илл. 137. Цюй Ю (поэт и мистик)

Свет и поразительное ощущение легкости — так даосы характеризовали переживание Дао. Путь-Дао вообще связан с понятием либо слепящего света, либо абсолютной темноты как символа сокрытости, потаенности. В одном из наставлений «Дао дэ цзин» мы встречаем пассаж, говорящий о какой-то ныне утраченной технике «использования света Дао»: «Используй его сияние, возвращайся к его свету» (§ 52).

Яркий, слепящий свет — очень характерная особенность проникновения в потусторонний мир и избавления, хотя бы временного, от своей физической оболочки. И вместе с этим свет — признак обращения к царству мертвых. Не случайно в древнейших трактатах целый ряд существ, за которыми можно видеть воплощенных шаманов, ассоциировались именно со светом. Так, вход на Куньлунь — обитель бессмертных и одновременно царство мертвых — охраняет животное «Открывающее свет» (Каймин), «похожее на огромного тигра с девятью головами, у каждой из которых человеческое лицо»¹⁹.

Сочетание символов слепящего света и мира мертвых проявляются еще в одном существе лун (драконе) — Чжулуне, чье имя дословно означает «Лун-светильник». У него также «человеческое лицо, туловище дракона, а ног нет»²⁰. Именно этот лун освещает великую тьму: «когда закрывает глаза, наступает тьма, открывает — появляется свет»²¹.

Последний пассаж может быть связан с ритуалами инициации, при которых «открытие глаз» является признаком пробуждения и приобщения к свету. Подобная символика ритуалов встречается до сих пор в некоторых религиозных группах в КНР и на Тайване, в частности среди ответвлений секты Игуаньдао.

Имена некоторых древних правителей и магов также были связаны с символикой яркого света, и встреча с таким правителем означала, по сути, избавление от физической оболочки и возвращение в мир предков. По одной из трактовок, раннее значение имени первоправителя Хуан-ди было не «желтый император», оно записывалось несколько видоизмененными иероглифами, означающими «сияние» или «испускающий свет»²².

«Избавление от тела», которым в даосских практиках обозначали физическую смерть, оказывается залогом чистоты внутреннего состояния, окончательного освобождения духа. В частности, такое отношение можно усмотреть в известном пассаже из «Дао дэ цзина»: «Ценить свое тело — то же самое, что ценить величайшие несчастья». Это, вероятно, очень древнее высказывание, почерпнутое составителем трактата в среде мистиков и либо являвшееся заклинательной формулой «избавления от тела», либо уже превратившееся в народную поговорку. Но дальше составитель «Дао дэ цзина» дает трактовку этому высказыванию: «Причина, по которой я сталкиваюсь с величайшими несчастьями, заключена в том, что я имею тело. Если бы я не имел тела, откуда же взяться несчастьям?» (§ 13).

Избежать воздействия этого мира можно лишь изолировав физическое тело человека от внешнего влияния. В этом, в частности, заключается и смысл медитации как прекращения всяких жизненных проявлений вообще, очищения сознания от образов и привычек, полученных в результате прижизненного опыта. Суть этой практики — в «умирании» находясь еще в физическом теле, не случайно буддийское понятие «нирвана» в своем изначальном смысле означает «угасание». Метод «отсечения» себя от мира как полного «угасания» еще в физической оболочке был известен и в добуддийской практике и использовался мистиками, по крайней мере, уже в VII–V вв. до н. э. В «Дао дэ цзина» приводится формула подобного самопогружения, когда все органы чувств отключаются от внешних воздействий: «Закрой отверстия, запри двери — и в твоем теле более не родятся болезни. Открой отверстия, предайся делам — и твое тело уже не спасти» (§ 52). И именно это, как следует из процитированной священной формулы, ведет человека к превращению в бессмертного, к воплощению его в виде истинного мага, в чьем теле «не родятся болезни».

Знаком «умирания» еще в физическом теле здесь выступает распространенное понятие «самозабытие» (ванво), популярное в даосских сочинениях. Безусловно, его можно воспринимать как часть некой весьма точной философской концепции самоутраты, растворения в этом мире, уничтожения собственного «эго». Действительно, именно в таком варианте «самозабытие» можно встретить уже в рассуждениях представителей школы «Учения о сокровенном» (Сюаньсюэ) в III–IV вв. и в особенности в даосских сочинениях XIII–XV вв. Однако исток «самозабытия» лежит также в практике шаманских странствий в мир мертвых и особом типе переживания пост-смертного опыта.

Переход в мир мертвых воспринимается как абсолютное, полное и окончательное оставление своего прижизненного физического опыта, своих воспоминаний и навыков, которые вряд ли понадобятся в бестелесном мире. Более того — воспоминания будут лишь мучить душу, лишившуюся собственного тела, и не позволят ей окончательно расстаться с земной жизнью, обрекая ее на постоянное возвращение в виде «потерянной» или «одинокой души» (гуа хунъ). Все прошлое должно быть забыто окончательно («окончательное освобождение» — у или цзе в буддизме). Но шаман, путешествующий в мир мертвых, также вынужден пересекать эту границу забвения и возвращаться вновь к своим прежним воспоминаниям. Живой человек не может находиться в мире духов, а потому на какое-то время он должен умереть своим сознанием, забыться, утратить не только ощущение своего тела (что столь характерно для сеансов медитации), но и «умереть» как физиологическое существо.

Поэтому термин «самозабытие» или дословно «забывание о самом себе» есть явное указание на путешествие в мир мертвых, на умирание, пускай и временное, китайского шамана или медиума.

Характерно, что даже в западной традиции переход в царство мертвых характеризуется именно «забвением» (Лета — «река забвения»). Так, орфизм, мистическое греческое учение, утверждал, что недавно умерший человек, испив из Леты, теряет память и все воспоминания о своем недавнем существовании. В противоположность этому посвященные-орфики должны были испить из реки памяти — Мнемозины, и это возвращало их к предшествующим воспоминаниям. В храме Трофония, где обитали оракулы, недалеко от древней Лебадии (ныне греческая Ливадия), по преданиям, располагается вход в подземный мир, откуда и вытекают два источника — Лета и Мнемозина. Таким образом, посвящённый в Учение мог безбоязненно странствовать в мире мертвых, забывая все и возвращаясь к своим воспоминаниям и к своему опыту вновь, отпивая из разных источников. Учение орфизма в своем мистическом компоненте в немалой степени совпадало с учением и даже практикой мистических даосских школ, например даосской школы «Высшей чистоты» в горах Маошань. В частности, так же как и в даосизме, орфики считали, что чистая душа заключена, словно в клетке, в физическом теле человека и необходимо использовать специальные мистические практики, чтобы освободить душу из тела. Для этого, в частности, следовало воздерживаться от мясной пищи, алкоголя и половых связей. А после смерти тела происходил суд над душой. В случае праведной жизни человека душа могла отправиться гулять по полям Элизиума, или рая, в случае ошибок она могла быть наказана или даже сослана в некое подобие ада. После отбытия наказания душа может вернуться в этот мир, переродиться в новом теле. И лишь после того, как душа проживет праведную жизнь трижды, она может быть освобождена из цикла перерождений.²³