НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА - ОСОБЫЙ РОД ИСКУССТВА

Но авторы "Последней двери!" так "заостряют" гипотезу, что она оборачивается карикатурой на научную фантастику. Имеет ли право на такую деформацию литература, так или иначе связывающая себя с наукой?

У художника немало средств отграничить замысел, ответственность за который несет только он сам, от идей, за которые в какой-то мере ответственна и наука. Авторы "Последней двери!", напротив, маскируют эту грань, искусно смешивая наукообразный вариант первобытной магии с популярными гипотезами ученых. В свое время предельщики требовали посадить фантазию на цепь здравого смысла, нынче некоторые фантасты пишут вообще без всякого смысла. Консерваторы с лупой в руках ползали по "грани возможного" в поисках какой-нибудь фантастической гайки. "Прогрессисты" кинулись расщеплять парадоксы на мельчайшие парадоксики и вовсе бредовые мысли.

Действенное предостережение пришло не от критики, а от... самой фантастики. "Фантастическая самокритика" зародилась где-то рядом с необычайно расцветшими в фантастике 60-х годов сатирой, памфлетом, юмористикой. Пародия всегда была признаком успеха. Острие же современной фантастической пародии направлено не столько на огрехи формы, сколько на просчеты содержания.

Перехлесты фантастики лучше всего высмеяны в остроумных новеллах Варшавского, типичного и, вероятно, самого талантливого "антифантаста". Книги рассказов Варшавского можно уподобить зеркалам причудливой конфигурации, составленным из небольших осколков - новелл: каждый отбрасывает ту или иную завиральную идею. Субъективистское перетолкование парадоксального эйнштейновского мира подвергается в этих зеркалах как бы добавочному перекосу. Беря какой-нибудь "сверхпарадокс", Варшавский развертывает его по его же логике, возводит первоначальный просчет в степень и обнажает тем самым внутреннюю противоречивость, однобокость, абсурдность.

"Анти"фантастика Варшавского умна и язвительна, порой обидна. Скажем, человек, который уверяет, что познал в своих видениях антимир, черпал, оказывается, вдохновенье в... груде бутылок со спиртным ("Человек, который видел антимир"). Но чаще "анти"фантастическая новелла цепко схватывает истинную, методологическую слабость ходячего парадокса. Подмечается, например, отсутствие антитезиса в логической цепи. Робот, заподозренный в психозе, громил радиомагазин, как выяснилось всего-навсего в поисках деталей: захотелось собрать подобного себе роботенка...

Что ж, если допустить для машины "человеческий" инстинкт разрушительного бунта, то - почему бы и не инстинкт продолжения рода?..

В своем ли мы твердом уме, братья-фантасты? - как бы вопрошает пародист. Или наш фантастический рассудок пасует перед невероятно усложнившейся логикой странного мира кибернетики, квантовой механики и т.д.?

"Не хмурься ты, о лучший и серьезнейший читатель научной фантастики, - лукаво извиняется Варшавский. - Меньше всего я собираюсь въехать на эту пышную ниву в громыхающей колеснице Пародии, топча полезные злаки и сорняки копытами Сарказма, Насмешки и Сатиры, я всего лишь робкий пилигрим, которому нужна пядь свободной земли, чтобы посеять туда ничтожное зернышко сомнения, скромную лепту богине Науки". [338]

Фантастика подняла флаг пересмотра старых истин, но и сама она должна быть испытана сомнением.

Растянутая насмешка теряет силу. Рассказы Варшавского предельно сжаты. Повествование строится так, чтобы ничто не загромождало главного, - например, выворачивания наизнанку какой-нибудь необычайной биологической цивилизации. Ошеломляющими концовками сюжетов, которые развивались сперва по всем правилам фантастики, новеллы Варшавского напоминают художественную манеру О'Генри.

Критика беспредельщины с точки зрения общих истин часто неудачна по той простой причине, что во многих областях наука сама пересматривает эти истины. Читатель только усмехается легкости, с какой ветхие громы и молнии охранителей здравого смысла отскакивают от каких-нибудь дезинтеграторов пространства. Насмешки же "анти"-фантаста разят и без особого научного обоснования. Пародийный плуг Варшавского перепахивает фантастику будто бы по мелочам. В каждой новелле испытывается сомнением какой-то отдельный фантастический ляпсус. И вместе с тем фантастике в целом не отказывается в праве на отступления от "раз и навсегда" установленных законов природы.

Злой памфлет Стругацких "Понедельник начинается в суббот)'" (1965) - пародия более общая и менее удачная. В повести немало просто развлекательных страниц, хотя и немало дельных выпадов против псевдонауки и псевдофантастики. Хорошо придумано учреждение, где та и другая "гармонически" объединяются: Научно-исследовательский институт Чародейства и Волшебства. Удачны образы сотрудников вроде Наины Киевны Горыныч или Януса Полуэктовича Невструева. Читатель не раз посмеется в отделе Линейного Счастья или Предсказаний и Пророчеств ("Отдел был захудалый, запущенный"). [339] Оценит, скажем, что НИИЧАВО отапливается и освещается от колеса Фортуны и что "одно время модно было защищать диссертации на уточнение радиуса кривизны" (с.94) этого счастливого колеса.

И все же остроумная "сказка для научных работников младшего возраста" (уточняет заглавие) получилась "довольно легкомысленной" (как предупреждает предисловие) не в шутку, а всерьез. Многовато в ней от хохмы, притом о вещах, зубоскальству мало сродственных.

Ведь НИИЧАВО занимается "прежде всего проблемами человеческого счастья и смысла человеческой жизни" (с.114). Разумеется, нечего ожидать от профессора Выбегаллы, выращивающего "модель универсального потребителя", чье счастье "будет неописуемым": "Чем больше материальных потребностей, тем разнообразнее будут духовные потребности" (с.127). Но для тонких Стругацких такой гротеск груб. Впрочем, и противостоящие Выбегаллам "честные маги" не отличаются глубиной мысли: "...даже среди них никто точно не знал, что такое счастье и в чем смысл жизни" (с. 114).

Правда, положительные персонажи НИИЧАВО "приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же. Каждый человек - маг в душе, но он становится магом только тогда, когда... работать ему становится интереснее, чем развлекаться в старинном смысле этого слова " (с.114). Но мы не видим причины упрекать того же Выбегаллу в том, что он не разделяет эту домашнюю истину. Он ли не самозабвенно "трудится" и он ли не видит в своем занятии смысла жизни?! А с другой стороны, разве "положительные" маги не занимаются такой же ерундой? Да и что другое им делать в НИИЧАВО?

Тем не менее авторы склоняются к тому, что упомянутая "рабочая гипотеза... недалека от истины, потому что, так же как труд превратил обезьяну в человека, точно так же отсутствие труда... превращает человека в обезьяну (с.114).

Какой труд - и какое отсутствие... Конечно, авторы все это прекрасно знают, но остановиться в своей всеобъемлющей иронии не могут. Вот и получается, что "позитивное" представление о труде, человеке и обезьяне, с точки зрения которого мы должны судить Выбегаллу, тоже вышло из какого-нибудь отдела Ординарного Шутовства. Нам кажется, в этом - главный просчет. Нам кажется, авторам не хватило чувства ответственности, которое диктует художественную меру.

7

Роман Войскунского и Лукодьянова "Экипаж "Меконга"", "Книга новейших фантастических открытиях и странных происшествиях, о тайнах Вещества и о многих приключениях на суше и на море", поначалу воспринимается как нечто среднее между научной фантастикой и приключенческой литературой - и пародией на этот гибрид. За нарочито подробными подзаголовками, за автоироническими эпиграфами, вроде "Знаете, не надо кораблекрушений... Так будет занимательней. Правильно?" (Из И.Ильфа и Е.Петрова), встает тень доброго старого "красного Пинкертона". Затем, однако, пародия отходит в сторону и перед нами - все же приключения. Невероятные, отчасти сказочные, отчасти всерьез но они-то и оказываются в конце концов настоящей научной фантастикой.