Печальные тропики

Ранним утром (ибо работать, как считают, надлежит в темноте) серингейро отправляется по одному из своих маршрутов, вооруженный изогнутым ножом и лампой, укрепленной, как у шахтера, на шляпе. Он ловко надрезает каучуконосы тонкими насечками, так называемым «флагом» или «рыбьей костью», так как неумело надрезанное дерево может либо остаться сухим, либо вытечь.

К десяти часам утра он обрабатывает от 150 до 180 деревьев. Позавтракав, серингейро возвращается на свою «дорогу», обходит надрезанные деревья и собирает латекс, который стекает в цинковые банки, привязанные к стволу. Их содержимое он выливает в мешок, изготовленный из грубой хлопчатобумажной ткани, пропитанной каучуком. По возвращении, к пяти часам вечера, начинается третья стадия работы серингейро, то есть «откармливание» и формирование каучукового шара: «молоко» медленно стекает в массу, намотанную на поперечную палку, подвешенную над огнем. Оно свертывается в дыму тонкими слоями, которые равномерно распределяют по шару, медленно вращая его вокруг оси. Шар считается готовым, когда достигает стандартного веса, колеблющегося в разных районах от тридцати до семидесяти килограммов. Если деревья дают мало латекса, изготовление шара может занимать несколько недель. Шары (существует множество их разновидностей в зависимости от качества латекса и техники приготовления) выкладывают вдоль реки, куда за ними каждый год приезжает патрон, чтобы их собрать и спрессовать на своем складе. Он делает из них pelles de borracha — «каучуковые кожи», затем закрепляет их на плотах и отправляет в Манаус или Белен. При преодолении водопадов плоты нередко разваливаются, и их приходится терпеливо собирать вновь.

Итак, если говорить коротко, серингейро зависит от патрона, а тот — от судоходной компании, контролирующей главные пути. Эта система является следствием падения цены на каучук, происшедшего после 1910 года, когда с бразильским стал конкурировать каучук с азиатских плантаций. В то время как собственно добыча каучука сохраняла интерес только для неимущих, речной транспорт приносил все большие доходы, тем более что товары на серингалах продаются вчетверо дороже их рыночной цены. Наиболее состоятельные прекратили добычу каучука, оставив за собой фрахт судов, который обеспечивал им контроль за всей системой сбора и распределения каучука, поскольку патрон в большой мере зависит от милости транспортировщика: тот может или поднять тарифы, или отказаться снабжать его клиентов продовольствием. Ведь патрон, магазин которого пуст, теряет клиентов: они сбегают, не заплатив долгов, или умирают на месте от голода. Патрон находится в руках транспортировщика, клиент — в руках патрона.

В 1938 году каучук стоил в пятьдесят раз дешевле своей цены в конце великого каучукового бума. Несмотря на временное поднятие курса в период последней мировой войны, положение сегодня остается не блестящим. В разные годы сбор одного серингейро на берегах Машаду колеблется от 200 до 1200 килограммов. В самом благоприятном случае выручка позволяла ему в 1938 году купить примерно половину необходимых для существования товаров: риса, черной фасоли, сушеного мяса, соли, пуль, керосина и хлопчатобумажной ткани. Остальная часть всего необходимого восполняется за счет охоты и покупки в долг, который чаще всего возрастает вплоть до его смерти. Даже если у серингейро нет маленьких детей, если он питается только тем, что приносит ему охота, и маниоком, который он сам выращивает, его минимальные расходы на питание одни поглощают весь этот доход.

Патрон в свою очередь живет в страхе перед банкротством, которое подстерегает его, если клиенты исчезнут, не возместив аванса. Чтобы клиенты не удрали, за рекой устраивают слежку. Через несколько дней после того как я расстался с тупи-кавахиб, у меня произошла на реке странная встреча, оставшаяся в памяти как само воплощение серингала. Я цитирую по своей путевой книжке запись от 7 декабря 1938 года: «В 10 часов погода серая и сырая. Навстречу нашим пирогам идет небольшая моторная лодка, управляемая худым мужчиной. В лодке его жена — толстая мулатка с курчавыми волосами и ребенок лет десяти. Они без сил. Женщина рассказывает со слезами. Они возвращаются из шестидневной поездки по изобилующей водопадами реке Машадинью, куда отправились в поисках одного из клиентов, который бежал со своей подругой, забрав пирогу и вещи, полученные под аванс. Он оставил записку, сообщавшую, что товар слишком дорог и у него не хватает средств оплатить счет. Служащие патрона, чувствуя свою ответственность, отправились на поиски беглеца, чтобы схватить его. У них есть карабин». Обычно это винчестер сорок четвертого калибра, которым пользуются на охоте, а при случае — и для других целей.

В серингале настолько привыкли к болезням и нищете, что даже небольшая радость делает жизнь людей не столь мрачной. Безусловно, уже далеко то время, когда высокие цены на каучук позволяли строить у слияния рек дощатые постоялые дворы и шумные притоны, где серингейрос за одну ночь теряли богатство, сколоченное за несколько лет, и отправлялись назавтра начинать все сызнова, добиваясь аванса от патрона. Я видел напоминающие о былом блеске развалины одного из бывших постоялых дворов, известного под названием «Ватикан». По воскресеньям туда направлялись мужчины в полосатых шелковых пижамах, мягких шляпах и лакированных ботинках, чтобы послушать виртуозов, исполняющих соло выстрелами из револьверов разного калибра. Теперь никто в серингале не может больше купить роскошную пижаму. Но своеобразное очарование по-прежнему придают серингалу те молодые женщины, которые ведут сомнительный образ жизни сожительницы серингейро. Об этих ненадежных союзах здесь говорят так: «жениться в зеленой церкви». Такая группа женщин иногда устраивает в складчину «бал», при этом каждая дает или пять мильрейсов, или кофе, или сахар, или предоставляет свой барак, немножко более просторный, чем другие, или фонарь.

Они приходят в легких платьях, накрашенные и причесанные, и целуют при входе руку хозяев дома. Грим они употребляют не столько для того, чтобы казаться красивыми, сколько с целью придать себе видимость здоровья. Под румянами и пудрой они скрывают оспу, чахотку и малярию. Они живут с мужчиной в бараке серингейро, весь год ходят в лохмотьях и растрепанные, но на бал они приходят нарядные. А ведь как-никак им нужно пройти в вечернем платье, в туфлях на каблуках два-три километра по грязным лесным тропинкам. Перед тем как нарядиться, они помылись в мутных дождевых ручьях (днем был ливень).

Потрясающий контраст между этими хрупкими внешними признаками цивилизации и чудовищной действительностью, ожидающей за дверями.

Плохо скроенные платья обтягивают типично индейские формы: очень высоко и почти подмышкой посаженные груди и торчащий живот. У женщин — маленькие руки и худые ноги красивой формы, очень тонкие запястья.

Мужчина в белых полотняных брюках, грубых ботинках и пижамной куртке приглашает свою партнершу на танец. Он ведет ее за руку на середину площадки, устланной соломой и освещенной шумящей керосиновой лампой. Несколько секунд они выжидают такта, отбиваемого каким-либо незанятым танцором с помощью коробки с гвоздями, которую он встряхивает: раз-два-три, раз-два-три… Ноги шаркают по скрипящему полу, настланному на сваях.

Танцуют танцы какого-то другого века. Особенно любят деш-фейтеру, состоящую из ритурнелей. В промежутках звуки аккордеона и шестиструнной или маленькой четырехструнной гитары замолкают, чтобы дать возможность кавалерам (каждому по очереди) прочитать импровизированные двустишия, полные насмешливых или любовных намеков. Дамы со своей стороны отвечают тем же, впрочем, не без затруднений, ибо они смущаются. Одни, покраснев, прячутся, другие скороговоркой, неразборчиво проговаривают какой-либо куплет — как маленькие девочки рассказывают урок. Вот куплет, который однажды пропели в Урупе одной юной особе в наш адрес: