«Ивановский миф» и литература

Небольшая комната, в которую она меня провела, обставлена была весьма скромно. Стол. Кровать старого образца, накрытая чем-то ситцевым. Окошко почему-то в решетке. Вид из окна: угрюмая, серая стена. (Позже я прочитаю в маленькой поэме «Пурговая, бредовая, плясовая» о восприятии Барковой последнего московского жилья:

Что сразу бросилось в глаза, так это книги. Книжными полками увешаны все стены. В приоткрытом небольшом холодильнике — тоже книги. (Там, как я позже узнал, Анна Александровна хранила десятитомник любимого ею Достоевского).

Встретила меня с доброжелательной суровостью. Не без удивления встретила. В глазах читалось: «Господи, неужели меня еще кто-то помнит в Иванове?» Была уверена: ни одна живая душа на ее давно покинутой родине и знать не знает о существовании одинокой старухи, более тридцати лет проведшей за колючей проволокой. И во многом так оно и было. Мне правда об ее гулаговских «путешествиях» впервые стала приоткрываться там, в коммуналке на Суворовском бульваре.

Об ивановском прошлом рассказывала без особой охоты. «Да, в „Рабочем крае“ работалось неплохо… Редакторы были хорошие. Особенно Воронский и Смирнов… Отношение к Луначарскому?.. Добрый человек был. Чересчур добрый…»

Оживилась Анна Александровна, когда речь зашла о литературных новинках. Оказывается, с наслаждением читает журнальный вариант «Мастера и Маргариты». Посетовала, что у нее нет последнего номера «Москвы» с окончанием романа Булгакова. Я обещал прислать этот номер. Разговор стал свободней и острее…

Не без черного юморка вдруг после вопроса «Как ей сейчас живется?» вспомнила о гулаговском прошлом: «Хорошо живется… Даже пенсия сносная. Как-никак в лагерях самого строгого режима стаж зарабатывала… Под песню известную про страну, где „так вольно дышит человек…“».

Под конец встречи не удержался, спросил:

— Анна Александровна, а сейчас Вы продолжаете писать стихи?

— Пишу. Хотите, пришлю? Заказным письмом пришлю?..

И прислала…

Сразу же после моей встречи с Барковой дошла наконец-то до читателей статья о «забытой поэтессе». Прочитала ее и Анна Александровна. Статья привела Баркову в гнев: забытая? ну уж нет! И пошло на адрес автора статьи заказное письмецо с небольшой поэмкой «Как я попала в историю, или воскресение покойницы».

Эпиграфом стали строки из гулаговского стихотворения 1954 года:

Баркова была против такого воскрешения. Поэмка заканчивалась словами:

Спустя некоторое время после получения стихов пришло еще одно письмо из Москвы: неизвестная мне тогда Л. М. Садыги писала все о той же злополучной публикации в «Русской литературе». Главным в этом письме было не неприятие статьи, а бесконечная уверенность в правоте творческого явления Барковой: «Никаких нет парадоксов в трагической судьбе Анны Барковой, — говорилось в письме. — …Вдоволь наслушалась она визга и воя, узнала страшное одиночество и то чувство отверженности, о котором она писала в 20 лет в „Прокаженной“…

Поэтессу Анну Баркову не забыли. Ее НЕ ЗНАЮТ».

Так я познакомился с Лениной Михайловной Садыги, ближайшим другом Барковой в последние годы ее жизни, человеком редкой проницательности и безупречного художественного вкуса. По существу, именно она стала первым биографом А. А. Барковой, хотя бы и в письмах. Сколько интереснейших фактов из жизни поэтессы, какие меткие наблюдения содержались в ее эпистолярных посланиях! «Вы ведь, наверное, даже не представляете, — говорилось в одном из них, — какие у нее стихи, какой она „огонь, мерцающий в сосуде“.

Сосуд битый-перебитый, надбитый, весь в сколах и трещинах. Но через трещины виден голубой огонь».

Во многом благодаря этим письмам заново была написана статья о раннем творчестве А. Барковой. Она вошла в мою книгу «На поэтических меридианах» (1975). Анна Александровна отнеслась к этой работе весьма благожелательно. Переписка была восстановлена. Но жить ей оставалось недолго.

С названной выше книгой связана история, открывающая еще одно звено в «ивановском» сюжете жизни Барковой. Кажется, это случилось в июле 1975 года. Рано утром в моей городской квартире раздался какой-то робкий звонок. Открываю дверь. На пороге стоит ветхий, небольшого роста, бедно одетый человек. «Не из погорельцев ли?» — мелькнуло в уме. Человек осведомляется тем временем: «Здесь ли живет Леонид Николаевич Таганов, автор книги „На поэтических меридианах“, куда вошел очерк об Анне Александровне Барковой»? «Да, — отвечаю, — здесь». «А я Селянин, Сергей Алексеевич…» Передо мной стоял задушевный приятель Барковой в пору ее ивановской юности. Специально приехал из Владимира, где он жил тогда, в Иваново, чтобы узнать московский адрес Анны Александровны. Было ему в ту пору 77 лет. За плечами — трудная, страшная жизнь с гулаговской отметиной (два года казахстанского поселения). И отнюдь не ветхим оказался при ближайшем рассмотрении. Вечером, на литературных посиделках, устроенных в честь его в моей квартире, «зачитал» Сергей Алексеевич присутствующих стихами: Блок, Андрей Белый, Гумилев. И здесь же — стихи из «Женщины» и собственные поэтические опусы… Но были минуты, когда Селянин мрачнел и уходил в себя. Случалось это после расспросов о его аресте в 1933 году, о следственном деле, в котором вместе с ним был замешан и Д. Н. Семеновский. Чувствовалось, что он до сих пор мучается, вспоминая об этом «деле».

Осенью Селянин побывал в Москве и встретился с землячкой в доме на Суворовском бульваре. Отголоски этой встречи мы находим в двух письмах Барковой, адресованных во Владимир жене Селянина — Клавдии Ивановне. Первое из них датировано ноябрем 1975 года:

«Милая Клавочка! Через пятьдесят годов протягиваю руку. Что годы? Чепуха.

(Баратынский)

Я прожила, черт побери, чересчур „богатую“ жизнь. Да и вы тоже.

Вы дожили до „реабилитации“ Вертинского, а я — Достоевского и до трех своих собственных реабилитаций. Напишите… что-нибудь. Остальное расскажет Сергей Ал(ексеевич).

Будьте здоровы.

Анна Баркова» (444).

Второе письмо, написанное 31 декабря 1975 года, начинается так:

«Милая Клавочка!

Имею наглость поздравить Вас с Новым годом. Давно начала ответ на Ваше письмо, но потом расхватили меня болезни…

А хворостями я богата. Могу поделиться. Выбирайте: хроническое воспаление легких и таковой же бронхит, эмфизема, астма, склероз легких…» Перечислив далее и другие свои «хворости», в число которых не попала главная — рак пищевода, Анна Александровна заканчивает письмо следующим пассажем: «Приезжайте в Москву, несколько денечков поживете. Мужчинам ночевать в коммунальных — рискованно. Женщинам ничего, можно…