Веселые человечки: культурные герои советского детства

Карлсон после XX съезда

Мультфильмы Б. Степанцева нельзя рассматривать изолированно от той многочисленной посвященной Карлсону культурной продукции, которая появилась в Советском Союзе с 1957-го — года выхода первого русского издания повести «Малыш и Карлсон», как минимум до 1970-го — года завершения второй части дилогии Степанцева, а то и до конца 1980-х — начала 1990-х, когда советский «Карлсон» на некоторое время сошел с культурной сцены. Сюжет и визуальный ряд мультфильмов Степанцева, с одной стороны, ориентированы на сложившуюся к середине 1960-х годов традицию прочтения книги Астрид Линдгрен, но, с другой, они сами конструируют некоторые важные черты советского «Карлсона», которые сразу несколько поколений читателей и зрителей будут считать если и не оригинальными, идущими от шведского текста, то, во всяком случае, естественными, не подлежащими обсуждению. Поэтому мое исследование будет посвящено анализу не только мультфильмов, но и критических статей о книгах Астрид Линдгрен, предисловий и послесловий к этим книгам, сценариев детских спектаклей, рецензий на эти спектакли и т. д.

Повесть «Малыш и Карлсон, который живет на крыше» в переводе Лилианны Лунгиной впервые вышла в «Детгизе» в 1957 году [364]. В 1965 году Лунгина перевела вторую повесть [365], в 1973-м — третью [366]. Книга о Карлсоне сразу же завоевала популярность у советских детей. Журнал «Современная художественная литература за рубежом» в 1964 году сообщал о том, что «популярная детская писательница Астрид Линдгрен по статистике библиотечных книтовыдач в 1963 году так же, как и в 1962 году, оказалась на первом месте среди авторов, пользующихся спросом читателей» [367].

Первая публикация повести Линдгрен сопровождалась несколькими рецензиями: библиографический указатель по истории рецепции творчества Линдгрен в СССР и постсоветской России [368] называет три заметки — в журналах «Звезда», «Иностранная литература» и «Пионер». Интересно, что критика конца 1950-х была в своей интерпретации «Малыша и Карлсона» гораздо ближе к тексту Линдгрен [369], чем более поздние толкователи. Она рассматривала Карлсона как персонаж хотя и удивительный, необыкновенный, волшебный и т. д., но все же не лишенный довольно серьезных недостатков. Амбивалентное, неидеализирующее отношение к Карлсону характеризует и статью А. Исаевой в журнале «Иностранная литература», и статью Ел. Тагер в «Звезде» [370]. По мнению Исаевой, авторская оценка Карлсона отчетливо прописана в тексте, она «довольно определенна при всей своей мягкости, так как тонко расставленные комические акценты всегда создают у читателя четкое эмоциональное отношение к тому или иному поступку или высказыванию Карлсона» [371]. Она же очень точно замечает, что Малыш и Карлсон в повести противопоставлены друг другу, поскольку принадлежат разным мирам [372].

Один из активных пропагандистов детской литературы Швеции в СССР Геннадий Фиш дал Карлсону в 1965 году ух совсем уничижительную характеристику:

Да, Карлсон, живущий на крыше, может лететь, куда душе его угодно, делать все, что ему заблагорассудится. Но, увы, и желания его, и кругозор крайне ограниченны. К тому же он еще обжора, сладкоежка, уверяющий, что от пирогов не толстеют. В любом, даже самом забавном приключении Карлсон думает только о себе, своем комфорте, своих развлечениях. Чувства товарищества — ни на грош. Это ярко выраженная личность, индивидуализм которой не что иное, как черствое себялюбие мещанина, довольного своей жизнью, своим собственным домиком на крыше за трубой [373].

Хорошо известно, что в Швеции Карлсон был и остается далеко не так популярен, как в Советском Союзе и постсоветской России. Астрид Линдгрен неоднократно признавалась в интервью, что с трудом может представить себе продающуюся в Швеции детскую игрушку Карлсона. Не особенно возлюбили Карлсона и шведские критики. Так, например, биограф А. Линдгрен Э. М. Меткаф пишет о том, что Карлсон, «будучи воображаемым другом Малыша… представляет собой куда менее замечательный образ детскости, чем непредсказуемая и беззаботная Пеппи. <…> Летающий наподобие шмеля (или; скорее, мини-вертолета) Карлсон слишком инфантилен» [374]. Так что первые советские критики «Повести о Малыше и Карлсоне» оказались во многом близки своим шведским коллегам в характеристиках человечка с пропеллером.

Другой важный тезис рецензий конца 1950-х сводится к тому, что А. Линдгрен уделяет большое внимание внутреннему миру ребенка и что вследствие этого Карлсона можно понимать всего лишь как «плод фантазии Малыша». «Этот образ, — поясняет А. Исаева, — многим обязан конкретности и живости детского воображения, опирающегося на близкие ребенку образы и ассоциации» [375]. «… Можно и так думать, что в этой книге изображено нередкое явление детского мышления, когда переутомленный трезвой прозой быта ребенок спасается в мечту, выдумывает сказку и, рассудку вопреки, щедро вводит поэзию в окружающую его разумную действительность. Кто не наблюдал такого вторжения сказки в повседневность у детей?» [376] — вторит ей Ел. Тагер.

Интересно, что, несмотря на убедительность и осязаемость образа Карлсона, несмотря на то что его действительное существование было удостоверено во второй и третьей повестях не только родителями и одноклассниками Малыша, но и фрекен Бок и дядюшкой Юлиусом, шведские критики трактуют произведение Линдгрен в том же ключе:

Карлсон попадает в его жизнь весьма конкретным образом — через окно, причем делает это всякий раз, когда Малыш чувствует себя лишним, обойденным или униженным, иными словами, когда мальчику становится жалко себя. В таких случаях и появляется его компенсаторное alter ego [377].

Первые критики «Повести о Малыше и Карлсоне» заметили и те черты этой книги, которые были потом благополучно вытеснены на задний план и вовсе проигнорированы в критических, театральных и мультипликационных интерпретациях. Во-первых, они совершенно точно разглядели, что «Карлсон…» — это семейный роман. «Писательница как будто хочет сказать: дело не в этом. А дело в том, что семья Малыша — это милая, дружная, ласковая семья, и взрослые относятся к Малышу и к его излюбленной „выдумке“ с тактом, чутко и уважительно. Астрид Линдгрен умеет найти веселую поэзию в будничной жизни простых и хороших людей», — замечает Ел. Тагер [378]. В ту же сторону клонит и А. Исаева: «Многообразный мир добрых человеческих чувств, мысль о несоизмеримости этого мира ни с какими другими ценностями определяют атмосферу книги, умный, тонкий юмор многих ее сцен» [379].

Во-вторых, рецензенты указали на связь «Карлсона» с традицией романа воспитания и заявили о том, что одной из несущих конструкций книги является изображение взросления Малыша: «Отношения Малыша с Карлсоном даны в развитии. <…> Малыш растет, жизненный опыт его увеличивается, реальность постепенно занимает все большее место в его жизни» [380]. Добавлю от себя, что в романе Линдгрен Малыш постоянно оказывается в ситуациях, когда он вынужден испытывать на прочность то жизненные принципы Карлсона, то мораль своих родителей — и далеко не всегда выбирает и одобряет первые.