Воланд и Маргарита

Но, несмотря на полную готовность, Иешуа клясться не приходится, ибо разговор перемещается в иную плоскость и Пилат больше не возвращается к своей просьбе. Это маленькое отступление от главной темы допроса свидетельствует о вере Иешуа в Высший Промысел и является аллюзией сразу на три евангельских положения. Первое мы только что процитировали («ни головою твоею не клянись...»). Второе – тоже из Евангелия от Матфея: «Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего; у вас же и волосы на голове все сочтены» (Мф. 10: 29–30). Третье мы находим в Евангелии от Луки: «... и будете ненавидимы всеми за имя Мое, но и волос с головы вашей не пропадет» (Лк. 21: 17–18). Пилат воспринимает возражение арестанта на его, Пилатово, замечание о возможности по своему усмотрению распорядиться жизнью бродяги как ловкий ход, позволяющий Иешуа избежать клятвы. Иешуа уверен, что перерезать волосок, на котором сейчас висит его жизнь, «может лишь тот, кто подвесил» (с. 443), и этим ответом действительно уходит от клятвы, хотя только что был готов к ней. Это, пожалуй, самое «темное» для комментариев место в диалоге Иешуа и Пилата. В этом месте он наиболее приближен к новозаветному прототипу, и в то же время не является ли его рассуждение уловкой, чтобы уйти от необходимости клятвы? А если так, то почему? Ведь не для того же, чтобы своим поведением осуществить запрет Христа: слишком много противопоставлений Ему мы уже отметили. Быть может, он не хотел ложно клясться? И значит, в донесениях содержалась правда? Но скорее всего ясновидцу Иешуа известно, чем закончится допрос, и он намеком дает Пилату возможность это понять, хотя спустя короткое время блестяще разыграет наивное недоумение по поводу намерений стражников. Так или иначе, религиозное рассуждение Иешуа на допросе у Пилата становится единственным моментом положительного, хотя и вольного «цитирования» Нового Завета. Оно афористично, очень емко и потому сразу обращает на себя внимание читателя, вызывая ассоциации с Новым Заветом, – прекрасное дополнение к «гриму» под Христа! В сознании читателя этот момент фиксируется как одна из «реалий», сближающих роман мастера со Страстями Христа.

Пилат очень доволен репликой Иешуа. «Так, так, – улыбнувшись, сказал Пилат, – теперь я не сомневаюсь в том, что праздные зеваки в Ершалаиме ходили за тобою по пятам. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо» (с. 443).

Вообще допрос в Ершалаиме перекликается с судом над монахом-францисканцем Фра Джованни в «Трагедии человека» Анатоля Франса. Фра Джованни говорит подобно Иешуа: «Я стоял за справедливость и Истину», [124] а судья отвечает на рассуждения осужденного монаха точно так же, как Пилат: «Язык у тебя неплохо подвешен». [125] Фра Джованни обвиняется в том, что он замыслил свергнуть существующий в городе Витерборо порядок, но сам он это отрицает. Социально-политический момент, как видим, присутствует и у Франса, и у Булгакова, философские позиции Фра Джованни и Иешуа тоже сближены, однако герой «Трагедии человека», в отличие от Иешуа, не настаивает на изначальной доброте людей: «Среди людей нет ни добрых, ни злых. Но все они несчастны». [126] В самом духе этих произведений можно увидеть нечто общее, что неудивительно: Булгаков вполне мог использовать произведения Франса в работе над «Мастером и Маргаритой». Это подтверждает и мысль Франса, вполне созвучная рассуждениям Воланда о «тьме и свете», которую мы находим в «Саду Эпикура»: «Зло необходимо. Без него не было бы добра. В зле – единственный смысл существования добра. Что сталось бы с преданностью и самопожертвованием среди всеобщего благополучия?». [127]

3. ИЕШУА ГА-НОЦРИ И НОВЫЙ ЗАВЕТ (ПРОДОЛЖЕНИЕ). ФИЛОСОФИЯ ИЕШУА

В ходе допроса интерес Пилата к арестованному возрастает, достигая своего пика после исцеления гемикрании. Дальнейшая беседа, похожая уже скорее не на допрос, а на дружеское общение, помогла Пилату почувствовать, что его задача – спасти Иешуа. И не просто спасти, но и приблизить к себе, т. е. не отпускать на свободу, а подвергнуть «его заключению в Кесарии Стратоновой на Средиземном море, то есть именно там, где резиденция прокуратора» (с. 445). Это решение – плод фантазии человека, не знающего преград своим прихотям: Пилат в уме ловко обосновал возможность увезти Иешуа, но ему и в голову не пришло бескорыстно освободить Иешуа, как намеревался поступить с Иисусом исторический Пилат. В Новом Завете есть еще один персонаж, чей поступок напоминает желание Пилата. Так поступил с Иоанном Крестителем Ирод Антипа, тетрарх Галилеи. Крепость Махеронт, в которую Ирод заключил пророка, находилась неподалеку от дворца правителя в Тивериаде, и Ирод часто беседовал с Иоанном, «ибо Ирод боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святой, и берег его; многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его» (Мк. 6: 20), – так свидетельствует апостол Марк о необычных отношениях Ирода и Иоанна.

Но булгаковскому Пилату не удалось стать последователем евангельского Ирода, и помешал ему Иуда из Кириафа, «очень добрый и любознательный человек» (с. 446). Иуда из Кириафа так же отличается от своего евангельского прототипа, как Иешуа от Христа. Учеником Иешуа он не был, они познакомились в вечер ареста Иешуа, о чем тот и рассказал Пилату: «...позавчера вечером я познакомился возле храма с одним молодым человеком, который назвал себя Иудой из города Кириафа. Он пригласил меня к себе в дом в Нижнем Городе и угостил...» (с. 446). Предательства учителя тоже не было: Иуда – тайный осведомитель Синедриона и провокатор, спровоцировавший разговор о власти, который подслушивали стражники. Этим он близок Алоизию Могарычу и олицетворяет в романе вечную тему доносительства из корысти (Иуда очень любит деньги).

Ужин у Иуды – обычный бытовой эпизод из жизни Иешуа, к кануну Пасхи он не приурочен, потому что действие происходит в среду, а значит, и по времени, и внешне, и, конечно, в мистическом смысле с Тайной вечерей Христа он не имеет ничего общего. Этот ужин – западня для политического анархиста, которого давно стремилось арестовать иудейское духовенство, а также сильнейший выпад против мистического христианства и Церкви: раз не было Тайной вечери, значит, по утверждению авторов «апокрифа», христианская Церковь лишена своего главного мистического Таинства и заповеданное Христом Причастие – лишенный всяких оснований вымысел.

В разговоре об Иуде Пилат впервые обнаруживает граничащую с ясновидением проницательность, что «роднит» его с арестованным: «с дьявольским огнем... в глазах» (с. 446) он воссоздает атмосферу особой интимности, располагающей к откровенности в доме Иуды: «Светильники зажег...» (с. 446).

Вообще вопрос о том, откуда прокуратору известно о роли Иуды в деле «подследственного из Галилеи», не так уж прост. Иешуа доставлен к Пилату после допроса у Каифы, о чем красноречиво свидетельствуют следы побоев на лице. Оттуда же поступили и оба пергамента, излагающие состав преступления: подстрекательство к разрушению храма и антиправительственные высказывания. Разговор об Иуде Пилат завел сразу же после того, как прочел второе донесение. Естественно предположить, что имя провокатора в нем указано. Вместе с тем Иуда состоит на службе у Каифы тайно, и в дальнейшем первосвященник не признает его причастность к аресту Иешуа. На прямой вопрос Пилата, известен ли ему Иуда из Кириафа, Каифа предпочитает молчать, дабы не согрешить ложью в канун Пасхи. Но в ночь пасхального торжества ему все-таки приходится солгать: уже после гибели Иуды Каифа лжет Афранию, что Иудины деньги не имеют к нему никакого отношения, да и вообще в этот день выплата денег никому не производилась. Пособничество Иуды он тщательно скрывает, а значит, в прочитанном Пилатом донесении имя осведомителя фигурировать не может. Достаточно было свидетельства тех людей, которые подслушивали разговор Иуды с «философом» и ворвались в дом сразу же после крамольных слов, чтобы отвести вольнодумца в тюрьму.