Тайны Федора Рокотова

Да и как заподозрить в возникшем конфликте начало наступления на Новикова, когда в том же 1784 году Екатерина II с таким либерализмом и широтой отклоняет донос нового московского главнокомандующего о „возмутительных“ стихах в пьесе Николева „Сорена и Замир“. Нечего и думать о снятии пьесы, как нечего соотносить заключенных в ней разоблачений с императрицей: „Смысл таких стихов, которые вы заметили, никакого отношения не имеет к вашей государыне; автор восстает против самовластия, тиранов, а Екатерину вы называете матерью“. Своеобразное доказательство, но тем не менее спектакль продолжает идти.

Правда, в следующем году у Н. И. Новикова возникает очередное осложнение. Личным указом Екатерина II требует составить полную и „неукоснительную“ опись его изданий и передать на рассмотрение не отличавшемуся ни широтой взглядов, ни либерализмом митрополиту Платону на предмет выяснения их благонадежности, отношения к вере и престолу. Испытание на благонадежность предстояло пройти у московского митрополита и самому Новикову. Расчет императрицы был точным. Платон не мог не осудить деятельности книгоиздателя, но то ли митрополит не понял истинных намерений Екатерины, то ли понял свою задачу слишком узко, во всяком случае, осуждения не последовало. Часть книг действительно была назначена им к изъятию, зато в остальном митрополит счел новиковские издания допустимыми и даже полезными, а самого книгоиздателя „добрым христианином“. Конечно, тень неблагонадежности, царского недовольства уже набежала. Чиновники не замедлили сделать для себя необходимый вывод, и Н. И. Новикову больше не приходилось рассчитывать на какие бы то ни было послабления. Но торговля книгами была возобновлена, явного урона культурная жизнь Москвы не понесла.

В начавшемся, хотя еще и скрытом от глаз современников поединке все было предрешено. Екатерина ждала новых предлогов. Никогда их поиски не представляли для власть имущих труда. В честь Г. Г. Орлова, решившегося приблизиться после окончания эпидемии к зачумленной Москве, выбивается золотая медаль. Зато Новиков своей помощью голодающим крестьянам в тяжелейший 1787 год сам выносит себе приговор. Находившийся в его родном Авдотьине фонд хлеба и зерна охватывал сто с лишним деревень. Не слишком ли быстро удается ему то, что представлялось неразрешимой задачей для правительства, и не слишком ли большую приносит популярность? Екатерине трудно мириться с декларациями, когда же декларации подтверждаются действиями, надо обращаться к мерам пресечения. В конце концов, опасность представляли даже каменные дома, которые Н. И. Новиков строит своим крестьянам вместо дедовских изб. А между тем на подмостках московского Петровского театра звучат строки „Росслава“ Я. Б. Княжнина:

Это уже последние годы, когда Екатерина II еще пытается соблюсти внешнюю благопристойность действий своего правительства, соотносить их с декларациями энциклопедистов, избегать открытых выступлений против бунтовщиков. Достаточно, что в 1789 году по ее личному указанию расторгается контракт Новикова на аренду университетской типографии. Годом позже императрица направляет в Москву А. А. Безбородко для специального следствия по делу Новикова. Дело должно родиться, и тем хуже для Безбородко, если он оказывается бессильным его сочинить. Все равно необходимый исполнитель монаршей воли будет найден. Типографическая компания перестанет существовать, а Н. И. Новиков окажется в стенах крепости. Хотя Екатерина и сознает, что все эти меры бессильны против главной опасности — поднятого Новиковым общественного мнения, которого нельзя себе подчинить. Потому-то скромный книгоиздатель представляется ей силой более значительной, чем шведы и турки.

Екатерина II не могла знать, что в ответ на поднимавшуюся волну правительственной реакции рождаются произведения, мало чем уступавшие радищевской книге. В том же 1789 году Я. Б. Княжнин закончит «Вадима Новгородского». Смысл трагедии представлялся особенно сложным, поскольку драматург вступал здесь в открытую полемику с самой императрицей. Несколькими годами раньше, воспользовавшись тем же отрывком из Никоновской летописи, Екатерина написала свою пьесу. Вместо ее панегирика самодержавию Княжнин рисует образ пламенного свободолюбца Вадима, который, даже потеряв единомышленников и друзей, убедившись в предательстве всего народа, отдавшего предпочтение тирану, не изменяет своим убеждениям, вере в свободу. Строки трагедии прямо перекликались с пафосом радищевских призывов:

Современники усматривали прямой выпад против Екатерины в решении Е. Р. Дашковой напечатать трагедию. «Вадим Новгородский» увидел свет в 1793 году в 39 книге «Российского Феатра». Уже состоялось осуждение Н. И. Новикова и А. Н. Радищева, уже Екатерина II во всеуслышание объявила об отказе от былых либеральных увлечений. «Вадим» не только был запрещен. Принятые против него меры не знали себе равных. Конфискации подлежал весь тираж. Выявлялись специальным полицейским дознанием все покупатели, у которых книга отбиралась, а дома обыскивались. Все, что удалось найти, было сожжено. И притом указания Екатерины требовали соблюдения строжайшей тайны. Генерал-прокурор Самойлов предлагает московскому главнокомандующему немедленно допросить направившегося в Москву книгопродавца Глазунова, отобрать у него непроданные экземпляры и одновременно добавляет: «Благоволите исполнить все оное с осторожностью и без огласки… не вмешивая высочайшего повеления». Императрица все еще пыталась остаться в стороне от полицейских репрессий.

После 1781 года Екатерина больше не вспомнит о Федоре Рокотове, да и так ли лестно для мастера было это случайное воспоминание! Жизнь художника теперь уже окончательно замкнется Москвой, хотя связи с окружением, и притом самым непосредственным, императрицы у него будут сохраняться. По словам последнего статс-секретаря Екатерины II А. М. Грибовского, за обеденным столом Екатерины в будние дни собирался постоянный кружок особенно близких ей людей. Среди шести названных имен три были связаны с Рокотовым — обстоятельство, меньше всего похожее на случайность.

Скорее всего, в тот же петербургский свой приезд пишет художник А. В. Браницкую, мрачную женщину с жесткими, почти мужскими чертами лица и твердым взглядом, вопреки моде тех лет одетую в темное платье с коричневой шалью, на котором переливается усыпанный бриллиантами портрет императрицы. В 1781 году эта племянница Г. А. Потемкина дожидалась своей очереди быть выданной заботливым дядюшкой замуж, одновременно став статс-дамой. Несмотря на романтическое прошлое, Браницкая оказалась хорошей хозяйкой своих несметных богатств, сама распоряжалась деревнями и сумела значительно поднять благосостояние своих крестьян. С этой целью она жертвует капитал в 300 тысяч рублей, проценты от которого должны были расходоваться на улучшение хозяйств ее 97 тысяч крепостных, расселенных в двухсот семнадцати имениях. В 1875 году проценты от этого основного капитала, составившие 600 тысяч рублей, легли в основу так называемого Банка Браницкой в Белой Церкви, ссудами которого могли пользоваться местные крестьяне.