Хватит убивать кошек!

Естественно, это затрагивает семантическую теорию в целом. По-видимому, традиционная лингвистическая триада, разделяющая слово, понятие и вещь, в данном случае оказывается недостаточным инструментом анализа [19]. Во-первых, она недоучитывает роль лексических связей, во-вторых, основывается на слишком непосредственной апелляции к вещам, в-третьих, не дает сколько-нибудь развитой типологии значений, скрытых за «понятием понятия». Социальные науки дают богатый материал для того, чтобы вновь задуматься над проблемой типологии значений, поскольку сами они в качестве дискурса второй — или даже третьей — степени, в качестве дискурса о дискурсе, причем чрезвычайно комплексного, создают весьма сложную символическую систему, необъяснимую из семантических теорий, стремящихся работать со слишком элементарными формами высказываний. Для критики социальных наук изучение семантических структур научного дискурса может дать своего рода систему координат, позволяющую соотносить между собой различные типы значений, а тем самым структурировать описание разнообразных факторов, влияющих на формирование научных теорий, и связывать критику социальных наук с изучением целостности жизненного опыта.

Лингвистический анализ социальных наук имеет множество измерений. В последние десятилетия лингвистика более, чем другие дисциплины, сделала для изучения того, как функционирует сознание исследователей, занимающихся социальными науками. Речь идет о так называемом «лингвистическом повороте» в социальных науках, впервые, пусть в несколько односторонней форме, осуществившем переход от теоретического обоснования наличия априорных условий познания общества к эмпирическому исследованию, исходящему из конструктивистской гипотезы [20].

Под именем лингвистического поворота скрывается разнообразие теоретических ориентаций, и следует, видимо, попытаться использовать возможности всех подходов, от структуралистских до прагматических, к тому, что обычно называют поэтикой или риторикой знания. Изучение дискурса социальных наук предполагает, в частности, анализ системы исследовательских жанров и их разрешающих способностей как формата научной проблематики, их роли в формировании понятийного аппарата и структуры научной мысли (равно как и их связи с социальным функционированием и организацией науки, социализацией исследователей и т. д.) [21]. Интересные результаты приносит изучение так называемых глубинных структур научного дискурса, в частности тропологических структур, т. е. навязываемых нам языком базовых фигур мысли, таких, как метафора или метонимия [22]. К глубинным структурам дискурса можно отнести также нарративные и дескриптивные механизмы. Проблема повествования как когнитивной формы явилась важнейшей темой исследования как для аналитической философии истории, так и для лингвистического поворота [23]. Напротив, анализ дескриптивных механизмов привлек гораздо меньше внимания [24]. Далее, возможно изучение особенностей системы грамматических времен, используемых в дискурсе социальных наук. Отсюда лежит путь к анализу более поверхностных лингвистических механизмов, с которыми грамматические времена взаимодействуют в создании специфических эффектов правдоподобия, подобных «эффекту реального», описанному Роланом Бартом [25]. Однако «эффект реального» — далеко не единственный лингвистический прием, входящий в арсенал персуазивных приемов социальных наук [26]. Проблема языковых средств, позволяющих дискурсу социальных наук «подавать себя» в качестве научного дискурса, противостоящего литературе, — один из центральных сюжетов поэтики знания [27]. Здесь эффективно изучение способов косвенной речи, цитирования, использования примечаний — словом, всех приемов формирования авторского «я» [28]. Не последнее место среди таких приемов занимает подспудная ориентация на определенный эстетический опыт, опыт репрезентации реальности в визуальных искусствах, что также позволяет по-разному объективировать дискурс [29]. Анализ этих лингвистических приемов позволяет подойти к одной из важнейших проблем критики социальных наук — проблеме различных способов полагания ими реальности и функционирования категории реальности в их дискурсе.

Особое место в лингвистике социальных наук занимает проблема метафоры, причем не только в перспективе изучения стилистики, но и в перспективе когнитивного исследования, поскольку метафоры имеют важные когнитивные функции [30]. Речь, в частности, идет о так называемых «регулятивных метафорах среднего уровня», нередко определяющих логику наших рассуждений — таких, например, как пространственные, органические, механистические, гидравлические и т. д. [31] Наконец, к лингвистике социальных наук относится семантика исторических понятий, в последнее время под влиянием фундаментального немецкого издания «Базовые исторические понятия» привлекающая все большее внимание исследователей [32]. Здесь от проблематики лингвистики намечается переход к проблемам логики.

Лингвистический анализ социальных наук, безусловно, не исчерпывает всех возможностей изучения мышления исследователей. Вопреки устойчивой традиции, мышление вряд ли сводимо к языку или какой-либо пропозиционной форме, построенной по образцу языка, точно так же, как и сам язык не сводим к замкнутой вселенной символов. Анализ лингвистических механизмов мышления сплошь и рядом ведет за пределы языка, к тем внеязыковым формам мысли, с которыми в реальной работе сознания постоянно взаимодействуют лингвистические механизмы [33]. Изучение этого взаимодействия — одна из важнейших задач критики социальных наук, но ее невозможно решить с помощью анализа чисто дискурсивных механизмов.

Эта проблема имеет непосредственное отношение и к логике социальных наук. Разные формы мысли имеют, возможно, присущие им различные логики, основанные на разнообразных формах опыта, порождающих разные базовые очевидности и разные критерии возможного. Эти логики далеко не всегда переводимы друг в друга, и их конфликты ответственны за многие противоречия в мышлении. Они тем более достойны изучения применительно к социальным наукам, что многие понятия этих последних выглядят логическими монстрами вопреки всем претензиям на научность (а порой благодаря им).

Через анализ языкового уровня открывается, таким образом, путь к пониманию внеязыковых механизмов мышления. Так, Поль Рикер показал, что специфика нарративных механизмов связана с внутренним опытом времени, который, конечно же, не сводим к лингвистическому опыту [34]. Однако проблема темпоральных моделей, подлежащих мышлению исследователей, гораздо шире, поскольку внутренний опыт времени в свою очередь едва ли сводим к «августиновскому парадоксу» прерывности/непрерывности и, следовательно, в разных формах может сказываться на самых различных фигурах мысли, — проблема, лишь в самые последние годы попавшая в поле зрения исследователей [35].

Многие исследователи полагают, что метафоры выражают структуры внеязыкового опыта, в том числе и опыта пространства [36]. Изучение ментального пространства имеет очень солидную традицию в философии и когнитивной психологии, которая весьма важна для критики социальных наук. Последние неизбежно используют разные формы репрезентации физического пространства; однако еще важнее то, что пространственный опыт влияет на концептуализацию непространственных, в том числе абстрактных объектов. Иными словами, пространственные образы оказываются аналогами научных понятий, причем порой складывается впечатление, что именно они выступают единственными референтами этих последних [37]. Присутствие в понятиях пространственного опыта неизбежно сказывается на их семантических структурах, а тем самым и на логике социальных наук в целом. Изучение пространственных паралогик в их взаимодействии с другими, в том числе и лингвистическими формами внутренних репрезентаций — одна из перспективных тем исследования сознания.