Политическая история брюк

Новым источником вдохновения для карикатуристов становится блуме-ризм. Работы Шама, который в середине XIX века регулярно сотрудничает в Charivari, ясно свидетельствуют: женщины, одетые в соответствии с принципами Амелии Блумер, больше не нравятся мужчинам, которые считают, что такой может быть одежда властной женщины. «Я не хочу жениться на такой женщине, я уверен, что в нашей семьи носить кюлоты будет именно она», — говорит один мужчина другому при виде блумеристки, которая курит сигару на улице ^{306}. В «воображении» Шама нет ничего оригинального. Тот международный резонанс, который вызвало появление блумеризма, показывает, что у антифеминизма решительно нет границ. Сатирический еженедельник Punch (The London Charivari) в 1851 году решает использовать тему инверсии ролей, которая незадолго до этого будоражила парижские газеты. Женщина в блу-мерах там изображена как высшее существо, презирающее слабый пол. Она берет на себя инициативу и предлагает жениться робкому юноше, приказывая ему обратиться к своей матери, тоже одетой в блумеры. Сцены из буржуазной семейной жизни также систематически выворачиваются наизнанку. Еще один источник вдохновения карикатуристов — предполагаемое уродство блумери-сток. С этими брюками, приехавшими из Америки (их происхождение всегда подчеркивается), целомудрие гарантируется. Появляется своеобразная иерархия, которая льстит француженкам, более соблазнительным по сравнению с другими блумеристками. В 1851 году Шарль Верье изображает в Charivari двух «англичан» в Париже, которые предпочитают «нэмногоу боулее красив блуме-ристок Франции соусем некрасив блумеристкам Америки» ^{307}. Но соблазнительные француженки не одеты в блумеры! Блумеризм присутствует в Европе лишь в карикатурах, это не результат реформы костюма, а «система, которая состоит в том, чтобы превратить женщин в мужчин, а мужчин в женщин, не меняя их пол. Преимуществом этой системы будет трансформация всех мужчин в женщин с бородой» ^{308}.

Брюки сражающихся женщин

Инверсия ролей или по крайней мере использование мужского костюма часто происходит в рамках вооруженного конфликта, и это случается на протяжении всего XIX века. Сражающаяся женщина в брюках занимает важное место в антифеминистской риторике, но это в определенной степени и реальность. Сохранились изобразительные свидетельства баррикад 1830-х годов с «амазонками» в платьях, но позднейшие рассказы настаивают на образе молодой и хорошо вооруженной женщины, одетой в мужскую одежду ^{309}. Женщины действительно участвовали в боевых действиях, но затем их участие использовалось в рассказах об истории революции, чтобы подчеркнуть образ объединившегося народа и снизить уровень жестокости, которой сопровождалась Революция, поскольку это было политически неудобно для новой власти. В 1848 году француженки вновь участвуют в боях, выходя на июньские баррикады вместе с мужчинами ^{310}.

В 1870–1871 годах они участвуют в сражениях франко-прусской войны ^{311}. Некоторые, как Жанна Дьелафуа, в униформе, в составе роты вольных стрелков, или вдова Имбер, героиня обороны Метца, родившаяся в 1844 году в ЛеМане и служившая гонцом в Метце в 1870-м. Она будет давать показания на процессе Базена [42], позже получила право носить мужской костюм, который она надевала, когда служила гонцом ^{312}. Гравюра «Волонтерка, офицер регулярной армии», опубликованная в 1872 году, свидетельствует о почтении к такому явлению ^{313}. Автор с сочувствием относится к этой женщине (в условиях войны женский патриотизм востребован и всячески приветствуется, даже если это приводит к нарушениям гендерного кодекса), но аномалия, которую представляет собой женщина, переодетая мужчиной, которая к тому же усиливается ее офицерским званием, подчеркивается удивленным и полным сомнения взглядом солдата, а также, возможно, блеском безумия в глазах самой женщины. Короткие непокрытые волосы, униформа, высокие ботинки (но на каблуках) — эта неизвестная женщина-доброволец не боится врага и взрывов вокруг себя, она словно загипнотизирована разыгрывающимся вокруг сражением и делает задорный жест. Ее поведение контрастирует со спокойствием солдата, наблюдающего сцену, в реальность которой он едва может поверить.

В образной системе времен Коммуны женщины в брюках присутствуют редко: коммунарки одеты как женщины из народа, кем они и были на самом деле. В рассказах о подавлении Коммуны порой встречаются упоминания о женщинах в униформе. Не стоит забывать об условиях осады и бедности, которые делали немыслимой любую вестиментарную политику. «Военные костюмы времен Коммуны, нарисованные с натуры» Огюста Раффе демонстрируют разнообразие женской одежды, многочисленных аксессуаров красного цвета и черные брюки с красными полосами, которые надевают те, кто вступил в Национальную гвардию, но происходит это несистематически ^{314}. На фотографиях Эжена Аппера, сделанных в тюрьме для судебных органов, гордо позируют курящие женщины в брюках: судя по подписи, это «наводчицы», которые указывали артиллеристам, куда наводить орудия. Другие же специально для съемки оделись в платья, одолженные друг у друга, и чувствуют себя в них явно неловко ^{315}. Как и во время предыдущих революций, происходят случаи женского трансвестизма. Рассказывают о том, как юную девушку, переодевшуюся в гвардейца, взяли в плен и расстреляли. Когда она агонизировала, офицер запретил подчиненным ее добивать, чтобы она «сдохла как корова, потому что корова она и есть» ^{316}.

Политическое заявление теперь можно сделать с помощью более скромных знаков: ремня, шарфа, красной кокарды. Женщины на баррикадах в черных юбках и красных шапках смеются над теми, кого они зовут «красными штанами». Миф об этих женщинах на баррикадах (которые якобы построили исключительно женскую баррикаду по адресу: площадь Бланш, 120, что совершенно невероятно ^{317}) и о поджигательницах обходится без упоминания брюк.

Во время сражений Парижской коммуны к действительности примешиваются фантазии антифеминистов. Женщины берут оружие и надевают брюки ^{318}. После провозглашения Коммуны 28 марта 1871 года Луиза Мишель (1830–1905) в течение двух месяцев принимает активное участие в боях ^{319}. В своих «Мемуарах» бывшая преподавательница признается: «Да, такой уж я варвар, я люблю пушки, запах пороха, звук пулемета, но особенно я люблю революцию» ^{320}. В обмен на освобождение своей матери, взятой в заложницы, 24 мая она еда-ется властям. Выступая на суде в черной вуали, она признает вину и требует «свою долю свинца». Она будет приговорена к депортации в Новую Каледонию. За десятилетие, прошедшее между этим событием и ее возвращением в метрополию в 1880 году, после всеобщей амнистии, она становится символом непокорства, в частности, благодаря распространению фотографий, картин, скульптур, гравюр и карикатур ^{321}. Одни стремятся подчеркнуть андрогинность «красной девственницы», другие делают из нее веселую девицу с обнаженной грудью. В 1885 году Теофиль Стейнлен рисует ее в черном платье, с красной кокардой и открытой шеей. В старости ее часто будут изображать уродливой, как полузабытую легенду. Но фотография Луизы Мишель в костюме федератов решительно опровергает эту иконографию ^{322}. Делая снимок у знакомого фотографа, она сама контролировала, как будет выглядеть. Ее лицо серьезно, поза продуманна: достоинство военной формы (мужская униформа, застегнутая на все пуговицы), решительность (рука на поясе). Луиза Мишель переодевается не первый раз: она будет в мужской одежде и на огромной манифестации 12 января 1870 года, в которую вылились похороны молодого журналиста Виктора Нуара, которого застрелил принц Пьер Бонапарт. «Я была одета мужчиной, чтобы никого не смущать и чтобы меня никто не смущал», — пишет она в книге «Коммуна, история и воспоминания». Рассказывает она и о менее необычных вещах: