Открытый научный семинар: Феномен человека в его эволюции и динамике. 2005-2011 (СИ)

для обозначения разворачивающейся структуры, нетождественной самой себе. Этот термин позволил провести важное различение с технологическими объектами. Что такое «эпистемические вещи»? Я обозначил их как «обезличенные системы», но вовсе не потому, что у них «нет лица». «Обезличенность» означает, что такую систему нельзя привести к одному сознанию, или к выражению сути

Хайдеггер М. Время и бытие// Время и бытие: статьи и выступления: Пер. нем. —М.: Республика, 1993. С. 391–406. Rheinberger H.-J. Experiment, Difference, and Writing: I. Tracing Protein Synthesis// Studies in the History and Philosophy of Science. 1992. Vol. 23. № 2. P. 305–331.

сознания группы людей в каком-то манифесте, программе. Это некие коммуникативные технологии, которые ведут себя как самореализующиеся структуры знания, прежде всего.

Хоружий С.С.: Не очень удачный термин. С введением термина «обезличенность» линия коннотации сразу идет совсем в другую сторону.

Ивахненко Е.Н.: Да, это так, и поэтому я специально оговорил в каком смысле я этот термин употребляю.

Для технологических вещей — инструментов, товаров — их статус определяется наличием фиксированных, стабильных свойств, поскольку они должны служить потребителям. Райнбергер выделял этот признак. Инструментальная вещь или инструмент предполагает конечный набор функций, которыми его загодя наделил субъект как потенциальный распорядитель вещи.

У эпистемических вещей статус иной. В своей статье Карин Кнорр-Цетина, профессор Университета Констанц в Южной Германии и последователь парижской школы постсоциальных исследований, предложила рассматривать эпистимический объект как объект знания, способный безгранично разворачивать свою структуру, взрываться и мутировать. Она пишет: «В нашей интерпретации объекты знания способны безгранично разворачивать свою сущность, и в этом смысле они прямо противоположны чистым инструментам и коммерческим товарам. Инструменты и товары по сути своей напоминают закрытые ящики стола — конкретного размера с четко очерченными углами, — в то время как объекты знания скорее подобны выдвинутым ящикам, заполненным папками, ряды которых теряются в темноте отведенного им пространства стола» 4

.

Вот одна из метафор, предложенная Кнорр-Цетиной. Хотя мне представляется, что в темноте теряется и сам стол, а конца там нет и быть не может. Мы поймем это, когда обратимся во второй части доклада к идеям Спенсера-Брауна.

И далее Кнорр-Цетина пишет: «…определяющей характеристикой данного типа объекта [эпистемического — Е.И.] является именно эта недостаточность “объективности” и завершенности существования, нетождественность самому себе. Поскольку процесс материализации объектов знания непрерывен, эти объекты постоянно приобретают новые качества и изменяют уже имеющиеся» 5

Я вернусь к этим свойствам эпистемических вещей, к их сопоставлениям, но после обоснования следующего тезиса.

Мы рассмотрели новую концептуализацию вещи в интерпретациях Латура и Кнорр-Цетиной, которые традиционно относятся к парижской школе. Концепция интеробъективности или акторно-сетевая теория принадлежат Латуру, Кнорр-Цетина использует понятие «объект-центричная социальность». Есть еще ланкастерская школа. Сейчас я о ней не упоминаю, хотя она достаточно интересная; там фигурирует термин «объектные пространства».

Тезис второй звучит так: водораздел между инструментами, отчужденными объектами, фетишизированными товарами и эпистемическими вещами может определяться по фактору наличия / отсутствия в них аутопоейзиса.

Тут я перехожу ко второй части.

II. Аутопоейзис эпистемических вещей»

Как его можно образно выразить? Это рассказ о том, как вещи стали свободными. Или как они сошли с ума, а точнее: «как они отпадают от нашего ума».

Кнорр-Цетина К., Брюггер У. Рынок как объект привязанности: исследование постсоциальных отношений на финансовых рынках // Социология вещей. Сб. статей. Под ред. В.Вахштайна. М.: Изд. Дом «Территория будущего», 2006. С. 318. Там же.

Прежде всего, о самом понятии «аутопоейзис». Впервые в России дискуссия на эту тему появилась в 2008 году на страницах журналов «Вопросы философии» и «Эпистимиология и философия науки».

Сам греческий термин аутопоейзис означает самостроительство, самопроизводство, воссоздание себя через себя самого. Можно предположить, как осуществляется запуск аутопоейзиса. Например, деньги. Вначале деньги выступают как средство обмена. Когда мы находим клад, то вряд ли это те деньги, которые были элементом аутопоейзиса. Это просто рубленые кусочки серебра, выражение стоимости. Потом создается финансово-экономический механизм, а потом — это фондовый рынок. Но фондовый рынок — это не совсем деньги, это торговля акциями и фондами, которые становятся больше, чем производство.

Кризис производства наступает не по законам, которые описывал Маркс в середине XIX века, а возникает там, где существует кредитная политика. Возникает турбулентность движения капитала. Это особенно хорошо видно на примере дейтельности «Форекс Трейдинг», занимающейся торговлей акциями, работой на повышение и понижение курса акций. Что это за объекты? И что это за процессы? Ответить на этот вопрос более-менее вразумительно сейчас не могут ни Бен Бернанке — нынешний глава Федеральной резервной системы, ни Алан Гринспен, бывший до него на этой должности. Финансовый кризис — это столкновение с аутопоейтическим процессом, который приобрел глобальный масштаб и риски которого реально проявились в мировой экономики. Это феномен финансового аутопоейзиса, который мы уже чувствуем на себе. Он не где-то там, не в какой-то абстрактной области, о которой мы можем поговорить. Он уже вошел в нашу жизнь самым непосредственным образом.

Хоружий С.С.: Евгений Николаевич, это живой пример того, как вы работаете с основным концептом. Хотелось бы чуточку подробнее услышать о сути процессуального механизма. Вы перечислили концептуальные компоненты, которые вовлечены в процесс. А сама процессуальность какова? Что происходит? Само процессуальное аутопоейтическое ядро где и каково оно? На пальцах можно объяснить?

Ивахненко Е.Н.: Вот, что я имею в виду. Изменение сложности объекта — это первое условие, которое становится принципиально важным. В простом объекте не может быть запущен процесс надстраивания уровней. Но в процессуальности есть еще один важный момент. Это объекты, которые не начинают работать сами по себе, а потребляют человеческое или социальное в качестве одной из подпиток. Но, строго говоря, в нем нет иерархического верха. То есть, нет того, что определяет этот объект? Это ни техника, ни технология, а что? Луман писал об этом еще в доинтернетовскую эпоху. Кстати, он один из первых писал о том, как финансы «впали в аутопоейзис». Такая сложность и ее наращивание предполагает развитие, в котором возникает набор достаточных для запуска аутопоейтического процесса условий. И в этот набор всегда вливается собственно человеческое. Но не на правах управления или управляющего уровня.

Хоружий С.С.: Достаточно условий для чего? Для нарастания аутопоейтических уровней?

Ивахненко Е.Н.: Трудно сказать. Можно представить так: никакой финансовой турбулентности не может быть, если банкиры перестанут нажимать на клавиши своих компьютеров. Не будет ничего. Поэтому понятно, что этот процесс имеет человеческую «подпитку». Но при этом говорить, что есть какая-то олигархическая группа, которая выступает кукловодом, тоже нельзя. Этого нет. Отчасти они также являются жертвами этого процесса. Александр Юрьевич Антоновский, переводчик Лумана, в какой-то из дискуссий хорошо сказал, что аутопоейзис не наблюдается, а процессируется, то есть процесс идет впереди наблюдателя. Когда мы имеем дело с такого рода объектами, то все равно рассматриваем антропологические или аксиологические риски, при этом

принципиально важной становится фигура наблюдателя. Как в одной из дискуссий в журнале «Вопросы философии», посвященной концепции аутопоейзиса Владислав Александрович Лекторский спрашивал: «А куда у вас исчез субъект в таком процессе?». Мы к этому вопросу еще вернемся.