Наследие Михаила Булгакова в современных толкованиях

Рижский критик Петр Пильский назвал повесть «Роковые яйца» превосходным сочинением. Его поддержал в парижской газете «Иллюстрированная Россия» Георгий Адамович. Столь же высоко была оценена зарубежными русскими изданиями и повесть «Дьяволиада». О травле и репрессиях против Булгакова эмиграция своевременно узнавала из газет.

Павел Милюков в своей академической работе по истории русской культуры оценил роман «Белая гвардия» как одно из вершинных достижений русской литературы 20-х гг. ХХ века. Когда публикация булгаковского романа на родине была прервана, «Белая гвардия» была напечатана в Риге и в Париже. Литературный обозреватель Лев Максим в газете «Сегодня» от 3 октября 1927 г., напоминает Р. Янгиров, безоговорочно зачислил булгаковский роман в ряд литературной классики, назвав Булгакова талантливым русским писателем (17, с. 89). В Париже тираж романа «Белая гвардия», выпущенного издательством «Конкорд», разошелся в считанные дни. Законодатели литературной моды русского зарубежья Г. Адамович и В.Ходасевич откликнулись на «Белую гвардию» весьма благожелательно. Единственным негативным отзывом на роман была статья Александра Яблоновского, который назвал Булгакова «человеком подсоветским, живущим в рабстве», и обвинил его в том, что писатель не заметил русскую элиту, бежавшую от большевиков, а приклеил на всех беглецов ярлык «сволочь» (цит. по: 17. с. 92–93).

Политическая тенденциозность А. Яблоновского получила отповедь у других рецензентов булгаковского романа. Так, 3 октября 1927 г. Михаил Осоргин написал пространную рецензию на «Белую гвардию» в газете «Последние новости», признав Булгакова крупным явлением в литературе 20-х гг. (17, с. 97). Юлий Айхенвальд в свойственной ему импрессионистической манере писал о романе «Белая гвардия»: «…легка его постройка, и как прихотливо ни разбросаны его части, прерываясь одна другой, все-таки они собираются сами собою во внутреннее целое» (цит. по: 17, с. 98). Однако Ю. Айхенвальду довелось прочесть только первую часть «Белой гвардии». Когда в апреле 1929 г. вышел второй том романа с финалом, заново написанным Булгаковым для парижского издания, Ю.И. Айхенвальда уже не было в живых. Он скончался 17 декабря 1928 г. в Берлине (Ю.И. Айхенвальд погиб в результате несчастного случая, попав под трамвай).

Известный литературовед-пушкинист Модест Гофман, познакомившись с романом «Белая гвардия» (в парижском издательстве роман вышел под двойным названием «Дни Турбиных. Белая гвардия»), отметил, что Булгакову удалась прежде всего «самая стихия жизни и ее тревожный пульс» (цит. по: 17, с. 102).

«История русской литературы сложилась так, что роман Михаила Булгакова о гражданской войне остался вершинным его созданием на эту тему. Тем многограннее и весомее кажется ныне восприятие „Белой гвардии“ эмигрантами, сполна воздавшими ее автору, обреченному на немоту в России», — завершает свою статью Рашит Янгиров (17, с. 109).

Автор франкфуртского журнала «Грани» Евгений Блажеев рассмотрел роман «Мастер и Маргарита» как «опыт русской бездны» (1). Считая главными героями романа не Мастера и не Маргариту, он выдвигает на первый план образ Иешуа Га-Ноцри, прототипом которого, пишет Е. Блажеев, послужил писателю Иисус Христос. Е. Блажеев полагает. что Спаситель превращается у Булгакова в нечто весьма и весьма далекое от оригинала. Сохранив лишь половину имени (Иешуа-Иисус), Булгаков, по мнению Е. Блажеева, «лишает героя Божественной природы и предназначения» (1, с. 109). Подмена же в главном продиктовала с роковой неизбежностью «ход дальнейших метаморфоз». Обвиняя во лжи записи Левия Матвея, Иешуа тем самым лишает достоверности все свидетельства евангелистов, а история начинает зиять множеством черных дыр и пустот, «заполняемых малоубедительной житейской психологией» (1, с. 110). Так, предавший Га-Ноцри Иуда отнюдь не терзается угрызениями совести и не кончает жизнь самоубийством, его по наущению Пилата заманивают в ловушку и там убивают. Таким образом, суд совести в романе Булгакова подменен даже не судом земным, а тайной расправой, считает Е.Блажеев.

Впрочем, самые катастрофические потери претерпевает в романе центральная фигура истории — Иисус Христос. Он представлен слабым, беспомощным, растерянным и суетливым. «Весь напрягаясь в желании убедить, — такова доминанта поведения Иешуа Га-Ноцри перед судом Понтия Пилата», пишет Е. Блажеев (1, с. 111). Можно, хотя и с трудом, представить себе Михаила Булгакова прогуливающимся под ручку со Сталиным, продолжает автор, но Христа с Пилатом, хоть убейте, — нет!

Одним словом, Е. Блажеев приходит к выводу, что Иешуа Га-Ноцри в романе Булгакова — всего лишь один из многих, т. е. добрый человек. выдающий себя за пророка. Если евангельский Христос был невинной жертвой, то в случае с булгаковским Иешуа Га-Ноцри «слишком человеческое» лишает его невиновности. И сам того не желая и не ведая о том, он совершает все апостольские грехи. «Как Иуда, он доносит и предает; как Петр, он отрекается и, как все они, он трусит и малодушничает» (1, с. 112).

«Слишком человеческое» делает смерть Га-Ноцри на Лысой горе бессмысленной. «Слишком человеческое» продолжается и за последним жизненным пределом, «превращаясь в гегелевскую дурную бесконечность» (1, с. 112). Свою инвективу Е. Блажеев заканчивает следующей сентенцией: «Только в обществе, свихнувшемся на почве оголтелого атеизма, подобный текст могли расценить как апологию Иисуса Христа» (1, с. 113).

Далее Е. Блажеев переходит к описанию тяжелого жизненного пути Михаила Булгакова и задает два вопроса. Какая неодолимая сила двигала писателем, когда он задумал роман на столь опасный в те времена сюжет? Каким образом мог увидеть и запечатлеть историю Страстей Господних современник ГУЛАГа? На первый вопрос автор статьи отвечает следующим образом: «Рожденный и сформировавшийся как личность в лоне прежней… христианской культуры, Булгаков в годы отчаяния и тьмы не мог не обратиться к той фигуре, что являлась несущей осью потопленного в крови мира. Больше в антимире победившей утопии, где все призрачно, изменчиво, враждебно, опереться было не на что» (1, с. 114–115).

Отвечая на второй вопрос, Е. Блажеев утверждает, что трактовка Булгаковым Страстей Господних вполне вписывается в рамки богоборческой традиции, насчитывавшей к моменту написания романа не менее двух столетий, в течение которых теологи и библеисты принялись очищать канонический текст Библии от искажений, ошибок. переделок и ложных истолкований, стремясь восстановить первоначальный образ Христа. Но этот путь бесперспективен, убежден Е. Блажеев, поскольку «научный метод познания Христа совершенно бесплоден» (1, с. 116). Далее Е. Блажеев отождествляет Иешуа Га-Ноцри с самим Булгаковым и с героем романа — Мастером.

Переходя к образу Воланда, Е. Блажеев утверждает, что все черты Воланда уже обитали в глубинах современной западноевропейской культуры, отчего явление «отца лжи» для московского люда становится «моментом истины» (1, с. 117). Личный экзистенциальный опыт Булгакова «ставит его перед проблемой общечеловеческого звучания, в связи с чем литературный путь писателя приобретает характер религиозно окрашенной аскезы» (1, с. 118).

С момента появления Воланда на Патриарших прудах в романе «Мастер и Маргарита» разыгрывается тема безумия, как на фоне шумных и скандальных эксцессов, спровоцированных Воландом, так и в тихой каморке Мастера. Ужас Мастера, считает Е. Блажеев, с зеркальной точностью отражает ужас самого Булгакова. «Булгаковский Мастер и есть классический еретик, герой и автор современного апокрифа» (1, с. 121). Что же касается знаменитой фразы «Рукописи не горят», то это крылатое изречение, вложенное в уста Воланда, следует рассматривать в сугубо метафизическом плане. Ничто не забывается, ничто не проходит бесследно, ничто не остается без воздаяния, но все «заносится в неподвластную временную книгу Бытия», заключает Е. Блажеев (1, с. 122).

Борис Брикер из Ратгерского университета (США) полагает, что сюжетные функции Воланда и его свиты в булгаковском романе «Мастер и Маргарита» можно свести к двум основным положениям: 1) черти «выступают как помощники Мастера и Маргариты»; 2) черти «наказывают московских граждан» (2, с. 1). Мотив наказания, по мнению Б.Брикера, является основным сюжетным стержнем, вокруг которого формируются эпизоды романа. Каждый эпизод наказания можно представить в виде простого предложения, где есть субъект — черти или те, кто временно выполняют их функции; объект в каждом эпизоде — советские люди-жертвы, а предикат выражен разными вариантами понятия «наказывать». Различным наказаниям подвергаются не только «московские грешники», но также Иешуа, Пилат, Иуда, кот Бегемот, Коровьев, Мастер и Маргарита. Сюжет наказания проходит через ряд временных и пространственных планов и попадает в разные контексты, считает Б. Брикер. Он усматривает четыре контекста, в которых в романе «Мастер и Маргарита» присутствует мотив наказания.