Притчи Дмитрия Мережковского: единство философского и художественного

Об угасании творчества Мережковского в эмиграции рассуждает А.В. Бахрах в статье «Померкший спутник» (По памяти, по записям: Литературные портреты. Париж, 1980). Отмечая значительную роль писателя в культурном возрождении России начала века — «роль вполне замечательного «культуртрегера», Бахрах констатирует угасание таланта Мережковского, очутившегося в «изгнании» и не сумевшего «быть в “послании”» [10]. Бахрах подчеркивает чрезмерное одиночество 9 писателя, книжность, «отвлеченность» от реальной жизни. Сочинения Мережковского «были нафаршированы умело подобранными цитатами из малодоступных источников, которые он талантливо скреплял “междуцитатными мостиками”» [11]. Эмигрантские романы писателя не заслуживают особого внимания. В них «действуют приодетые в костюмы эпохи, искусно расставленные манекены, все как на подбор произносящие софизмы в духе самого автора, да еще с обилием… фраз, лишенных подлежащего» [12].

В.С. Яновский в воспоминаниях «Поля Елисейские» (Нью-Йорк, 1983) характеризует Мережковского как гениального актера, вдохновляемого чужим текстом и аплодисментами, игравшего роль жреца и пророка, на редкость несамостоятельного в своем религиозно-философском сочинительстве, популяризатора, плагиатора, журналиста с хлестким пером. Яновский не находит в метафизике писателя ни глубины, ни свежести, ни подлинной оригинальности, называет демоническим существом, отмечает стремление произвести эффект.

Особую группу составляют высказывания современников, выражающие неприятие политических взглядов писателя. Литературное наследие Мережковского отвергается также эмоционально, но глубинной причиной неприятия художественного творчества становится различие политических установок.

Пример неприятия политических взглядов писателя эмигрантскими кругами — статья Б. Мирского 10 «Молот ведьм» (Воля России. 1923. № 5). Мирский предпочитает демократическую критику большевизма теологической и считает, что попытка разрешения европейского кризиса мистическим путем обречена на провал: «Мережковский и его единомышленники в своем наивном стремлении втиснуть русскую революцию в средневековый словарь “Молота ведьм” — насилуют историю, пренебрегают фактами, забывают вчерашнее, не видят сегодняшнего, и прежде всего не хотят разглядеть великую стезю демократической культуры» [13].

Негативно о Мережковском отзывается М.В. Вишняк в книге «“Современные записки”: Воспоминания редактора» (Bloomington, 1957). Редакция журнала, не находя в эмигрантском творчестве писателя ничего ценного, печатала его произведения, поскольку была заинтересована в сотрудничестве с 3. Гиппиус. Политические взгляды Мережковского: крайняя и непримиримая позиция по отношению к большевизму, гордыня и обособленность от эмигрантских кругов — были враждебны создателям журнала. Вишняк определяет Мережковского как поэта, литературного критика и мыслителя-эрудита, ставшего «идеологом» декадентства и символизма, предпочитавшего Достоевского Толстому и считавшего себя духовно связанным с Вл. Соловьевым и В. Розановым. «В эмиграции 20-х и 30-х годов Мережковский и Мережковская-Гиппиус не довольствовались своими литературными и поэтическими достижениями. Они претендовали на большее: 11 на водительство, литературно-художественное, религиозно-философское, общественно-политическое» [14]. Вишняк говорит о духовной изоляции Мережковского, растерявшего всех единомышленников в философской, литературной и политической областях.

Следующую группу высказываний характеризует стремление аналитически осмыслить и наметить отдельные черты творческой палитры писателя. Однако ряд интересных мыслей и верно подмеченных идей сопровождается неизменной эмоциональной оценкой, как правило негативной, уничтожающей значительность всего созданного Мережковским в эмиграции.

Неоднозначно характеризует творчество Мережковского Г.В. Адамович в книге «Одиночество и свобода» (Нью-Йорк, 1955). Мережковский, пишет он, несмотря на весь свой европеизм, писатель типично русский, «мало характерно для него капризное западничество». Отмечая заслуги Мережковского перед русским модернизмом и огромное значение книги о Л. Толстом и Достоевском, критик указывает на духовный разрыв Мережковского с Толстым, «какое-то постоянное игнорирование, переходящее в глухую вражду» [15]. Единственно важная тема для Мережковского в эмиграции, считает он, — смысл и значение Евангелия. Мережковский — однодум. Он укладывал факты в свои схематические построения, «видел лишь то, что к схемам его подходило» [16], принижал моральную сторону христианства, плутая в дебрях метафизики. «В давних его книгах было, 12 конечно, много ценного, хотя и относятся они к области “исторических заслуг”. В книгах эмигрантского периода ценного меньше, — по мнению Г.В. Адамовича, — и само стремление Мережковского соединить в них науку с красотами поэзии не удовлетворит ни подлинных ученых, ни сколько-нибудь требовательных поэтов…» [17]. Мережковский вместе с тем — пример «органически музыкального восприятия литературы и жизни», «постоянный, безмолвный упрек обыденщине и обывательщине». Его грусть «“чище и прекраснее веселья” и все собой облагораживает» [18].

О значимости творчества Мережковского для русской культуры говорит М. Алданов в некрологе, посвященном писателю (Новый журнал. 1942. № 2). «Дмитрий Сергеевич был явлением исключительным… Это был человек выдающегося ума, блестящего литературного и ораторского таланта, громадной разностороннейшей культуры, — один из ученейших людей нашей эпохи» [19]. Алданов отмечает холодность современников к неизменной философской идее и служению Мережковского, мотивируя подобное отношение «весьма неожиданными практическими выводами», которые Мережковский делал из своих идей, и «литературной политикой», создававшей ему врагов. Литературные заслуги Мережковского велики. Ему многим обязаны «формалисты», он первый «с чрезвычайной проницательностью и остротой» понял и объяснил художественные приемы Толстого, природу творчества Горького. Вольное обращение с историей в жанре исторического 13 романа Алданов объясняет самодовлеющей ценностью религиозной идеи у Мережковского, ставившего ее выше исторической правды и художественной ценности романа. Алданов относит Мережковского к религиозному течению, идущему в русской литературе от заволжских старцев и от Вассиана Косого к Толстому и Достоевскому. Мережковский вносил в произведения много литературщины. Но стилист он был прирожденный, «стилист “Божьей милостью”».

В статье «Д.С. Мережковский (1865–1941)» (Новоселье. 1942. № 2. Март) М.О. Цетлин предлагает обзор творчества Мережковского, подчеркивая внутреннее единство всех творений писателя, объединенных одной темой — «роль христианства в современной жизни» [20]. Литература — вторая, не менее глубокая действительность для Мережковского. Он, считает критик, никогда не был истинным поэтом и не имел глубокой связи с символизмом, отрицал эстетизм, искусство для искусства; «в новой религиозно-философской одежде возрождал идейность и тенденцию» [21]. Работая в жанре исторического романа, писатель не обновил его формы, но вложил в романы много труда и знания эпох. «Мережковский не стремится к живописности, его романы бледней и схематичнее, он художник как бы помимо воли. Для него романы только удобная форма, чтобы выявить антиномии и проблемы собственного духа, только своеобразные и длинные притчи или апологи. Он вкладывает в уста разных героев свои собственные мысли. Но, рожденные в духовном горении, 14 из духовной проблематики, эти романы хранят печать духовного благородства» [22]. Философия Мережковского родилась из сплава христианского чувства и любви к искусству и красоте. Цетлин высказывает предположение о влиянии на творчество Мережковского Розанова и утверждает влияние гегелевско-гераклитовской философии развития посредством противоречий, отмечает субъективность и одностороннюю страстность философского восприятия писателя, нашедшего в этом «основной религиозно-философский метод, содержание своего философствования и даже, вдобавок, и свой литературный метод и стиль» [23]. Цетлин отметает обвинение в историческом невежестве, выдвинутое критикой писателя. Свободное обращение Мережковского с историческим материалом Цетлин оправдывает высокой целью служения высшей правде и считает писателя лучшим, после Розанова, русским эссеистом. Эссе Мережковского построены на антитезах, иллюстрированных цитатами. Язык точный и чистый, насыщенный чувством и страстью, но блестящая отполированность фразы «дает иногда обманчивое впечатление холода. Иногда фраза его полна гневной и режущей иронии» [24]. Но «игры оттенков чувства и мысли», юмора английских эссеистов у Мережковского нет. Дореволюционное творчество писателя Цетлин предпочитает эмигрантскому, отмечая в последнем некоторое ослабление оформляющей силы, но вместе с тем находя в нем много глубокого и значительного. Цетлин отмечает силу мысли и высокое напряжение 15 духа, сохранившиеся у писателя до глубокой старости.