Русская литература XVIII векa

Бери, большой тут нет науки;

Бери, что только можно взять;

На что ж привешены нам руки,

Как не на то, чтоб брать?

(Все повторяют):

Брать, брать, брать*.

* Примечательно, что А.Н. Островский заставляет своего Жадова в «Доходном месте» петь эту песенку ябедников из комедии Капниста; для него эта песня – символ старого чиновничества.

Любопытно, что первоначально это место комедии было несколько иным – и не менее остросатирическим. Когда чинуши упились и их безобразие дошло до предела, хозяин, председатель палаты, приказал петь своей дочери, воспитанной в Москве идеальной девице; и вот эта девица пела, среди пьянства и разгула варваров, грабящих отечество, пела то, чему ее научили в столице, умильную похвальную оду Екатерине II. Контраст слов песни и окружающего должен был произвести эффект необыкновенно сильный. При этом судьи подхватывали последние слова такой «отсебятиной»:

Помути, господь, народ,

Да накорми воевод!*.

* Куцевич Г. З. «Ябеда» В.В. Капниста//Изв. отд. русск. яз. и слов. Академии наук. Т. XI. Кн. 3. 1906.

Когда это было написано, была жива Екатерина; после ее смерти оставить текст в таком виде было невозможно; заменить оду Екатерине одой Павлу Капнист не решился. Появилась песня Хватайки.

Не менее злую сатиру представляет сцена суда, когда перед зрителем раскрывается воочию картина наглого беззакония, осуществляемого с величайшим спокойствием и даже с каким-то безразличием. И эта сцена пересыпана рядом живых деталей, вызывающих и смех, и негодование.

Действие «Ябеды» происходит в провинциальном городе; но картина произвола и развращения бюрократического аппарата, заключенная в комедии, построена как типическая. Судебная палата, изображенная в «Ябеде», – образ всей администрации, всего суда, всего российского императорского правительственного аппарата в целом. В этом прежде всего сила комедий Капниста, и этим она предсказывает «Ревизора», с которым имеет и в других отношениях некоторые общие черты.

Капнист вполне отдает себе отчет в типичности изображаемых им судейских нравов; отдавали себе в этом отчет и правительственные лица, и сам царь Павел, запретивший пьесу. Капнист знает, что бюрократизм и произвол расцветают безнаказанно, что практика властей делает их не случайностью, а неизбежной особенностью режима. Характерен в этом отношении конец комедии. Действующие лица комедии вовсе не считают, что решение сената об отдаче членов гражданского суда под суд уголовной палаты – нечто опасное: «Авось-либо и все нам с рук сойдет слегка», – говорит служанка Анна, а умный Добров поясняет:

Впрямь: моет, говорят, ведь, руку де рука;

А с уголовною гражданская палата

Ей-ей частехонько живет за панибрата;

Не то, при торжестве уже каком ни есть

Под милостивый вас подвинут манифест.

И в заключение Анна заявляет, что и на худой конец награбленное останется у грабителя; худшее, что угрожало взяточникам, по практике эпохи, – это ошельмо-вание, насильственная отставка, но с сохранением «благоприобретенного» имения; «лозунг» взяточников, заканчивающий комедию, таков:

Жить ябедой и тем: что взято, то и свято.

Впрочем, несмотря на всю эту, столь острую, постановку вопроса, сам Капнист не имеет в виду потрясать основы российского государственного строя. Он против бюрократического режима, но социальные основы дворянской монархии для него святы. «Законы святы, но исполнители – лихие супостаты», – вот известная формула, предложенная Капнистом в «Ябеде». Тем не менее сила его сатиры была так велика, что жало ее – для зрителя – направлялось именно против всего строя в целом.

Как и две комедии Княжнина, «Ябеда» написана в стихах; Капнист хотел поднять этим значение своей пьесы, поскольку именно большая пятиактная комедия в стихах воспринималась в классической традиции как жанр более серьезный, более ответственный в идейном смысле, чем небольшая прозаическая комедия. Капнист выдерживает в «Ябеде» правила и каноны классицизма самым тщательным образом. Впрочем, он истолковывает эти каноны не совсем так, как они применялись во Франции в пору развитого классицизма, а скорее ближе к тому, как они оформились в комедиях Княжнина. «Ябеда» – не «комедия характеров» и совсем не «комедия интриги». Это комедия социальная; ее задача – пропагандировать политическую мысль, показав не отдельного типического человека, зараженного таким-то пороком, а показав типическую среду. И в этом отношении Капнист следует не столько буржуазной драматургии Запада, сколько традиции, уже созданной Фонвизиным, определившим тип русской драматической сатиры на много десятилетий вперед. У Капниста, как у Фонвизина, на сцену проникает быт. Собирательные «массовые» сцены, вроде судейской пирушки, чрезвычайно показательны в этом смысле. Мотив судебного заседания на сцене не в первый раз введен в комедию Капнистом; мы найдем его и у Расина («Сутяги»), и у Сумарокова («Чудовищи»); но у обоих классиков, и русского, и французского, на сцене не подлинный суд, а лишь буффонада, пародия суда. Наоборот, у Веревкина в пьесе «Так и должно» (1773) уже налицо сатирическое изображение настоящего суда; но эта пьеса – сентиментальная драма, один из первых опытов усвоения западных веяний раннего реализма,в русской литературе. И у Капниста в «Ябеде» мы усматриваем возникновение реалистических элементов и тенденций в сатирическом течении русского классицизма.

К н я ж н и н Я. Б. Сочинения. Т. I–II, СПб., 1847–1848.

Княжнин Я. Б. Вадим Новгородский/Предисл. В. Саводника. М., 1914.

ГалаховА. О сочинениях Княжнина//0течественные Записки. № 4–12. 1850.

С т о ю н и и В. Я. Княжнин-писатель//Исторический Вестник. № 7, 8, 10. 1881.

Веселовский Ю. Я.Б. Княжнин. М.

Габель М.А. Литературное наследство Я.Б. Княжнина//Литературное наследство. № 9–

10. 1933.

Гудзи и Н. К. Об идеологии Княжнина//Литературное наследство. № 19–21. 1935.

Ч е б ы ш е в А; А. Н.П. Николев. Воронеж, 1891;

Кадлубовский А. П. Николев и трагедии Вольтера//Изв. отд. русск. языка и словесн.

Акад. наук. Т. I. 1907.

Капнист В. В. Сочинения. СПб., 1849.

Кунцевич Г.З. «Ябеда» В.В. Капниста//Изв. отд. русск. яз. и лит. Акад. наук. Т. III. 1906.

ДЕРЖАВИН

БОЛЬШОЙ идейный подъем 1780–1790-х годов, связанный с политическими событиями этого времени в России, на Западе и даже в Америке, не только не задушенный реакцией Екатерины II, но еще более радикализированный ею, выразился и в росте политического протеста в либеральном крыле литературы (Фонвизин, Княжнин и др.), и в углублении чисто художественных исканий лучших деятелей русской литературы. В разных участках литературы возникает тяга не только к резкой, решительной постановке политических проблем, но и к поискам методов понимания и изображения конкретной действительности, личности, природы, общества. Освободительная политическая мысль звучала со сцены в трагедиях Княжнина и Николева. Но не меньшее значение имело и то, что освободительная мысль формировала самое отношение к проблемам человека И общества даже у тех лучших представителей русского искусства, которые, казалось бы, чуждались социально-политического радикализма.

«Открытие» личности, требующей свободы для своего человеческого «я», «открытие» реальности индивидуального бытия, попирающего навязанные ему схемы, «открытие» природы, живой и вещественной, окружающей человека, – все это были новые идеи в литературе, соотносимые с теми художественными и философскими тенденциями западной освободительной мысли, которые получили наиболее яркое выражение в творчестве Жан-Жака Руссо. Здесь ставился вопрос о подступах к реализму как передовому мировоззрению в искусстве, о подготовке материалов для него. В этом смысле глубочайшим образом связано с общеевропейскими, и в частности с русскими передовыми течениями мысли конца XVIII столетия, творчество величайшего русского поэта до Пушкина, одного из титанов могучего русского слова, Гаврилы Романовича Державина, сыгравшего огромную роль в освобождении русской литературы от классицизма и формировании элементов будущего реалистического стиля, .