Культура, стремящаяся в никуда: критический анализ потребительских тенденций

— роста нищеты;

— неспособности экономических, политических и социальных наук давать точные предсказания, которые утвердили бы определенность или хотя бы вероятностность дальнейшего состояния общества и сфер человеческой деятельности;

— быстрой смены конъюнктуры рынка, требований и условий труда, которые бьют по идее долгосрочности, стабильности жизни и упроченности личных обязательств;

— увеличения количества мигрантов, которые далеко не всегда считаются с нормами жизни и даже законами принимающей их страны;

— роста преступности.

Список проявляемых сегодня и кажущихся неуправляемыми масштабных процессов можно продолжать. С такими мощными тенденциями отдельный человек не способен совладать, и у него возникает мнение, что они неуправляемы в принципе или по крайней мере неуправляемы снизу, а потому борьба с ними есть борьба с ветряными мельницами. Возникает замкнутый круг: люди своим бездействием и невмешательством упрочивают рост нестабильности, а последний, в свою очередь, укрепляет индивидуапизм и деконсолидацию.

Для психики более комфортен примерно следующий (конечно, условно сформулированный) принцип: если «мы» не можем влиять на происходящее, то проще отказаться как от понятия «мы» и лежащей в основе «мы» солидарности, так и от серьезности происходящих в стране или в мире тенденций; вместо «мы» и глобальных процессов есть «я» и мои личные интересы. Таким образом, происходит вытеснение общественного из реальности. Сознание становится не реалистическим, а аутистическим, проявляющим эскапизм и предпочитающим скрываться под панцирем индивидуализма. Общественное и индивидуальное становятся удаленными друг от друга так, что индивидуальное остается здесь, а общественное уходит в некую недосягаемую область, отдаленность которой обесценивает попытки дотянуться до нее и, соответственно, нивелирует смысл и полезность этой области для реальной жизни с ее прагматизмом. Людей волнует не глобальная проблематика, а лишь те проблемы, которые становятся на их личном пути и служат барьером для реализации их личных целей. Редко люди задумываются о том, что эти проблемы зачастую имеют глубокие корни, растущие не из местечкового локального аспекта, а из функционирования масштабных систем, и потому выбрасывают накопленную агрессию совсем не на тот объект, который заслуживает справедливого гнева. Скорее всего, именно поэтому массы придают большее значение сводкам о местечковой преступности, а сообщения о коррумпированности какого-нибудь крупного чиновника привлекают меньше внимания; возможно, не возникает понимания того, как наказание крупного государственного функционера, жертвы которого неконкретны и анонимны, может обезопасить людей от гнетущей повседневности, вызванной угрозой обычной уличной преступности, способной обратиться против каждого и избрать для себя абсолютно конкретную жертву.

Хоть и существует соотношение между личными и общественными проблемами, в ментальной сфере не остается места для их соотнесения. На площади, где призваны собираться люди для решения важных социальных проблем, вместо сбора людей, соотносящих частное и общественное, теперь господствуют ток-шоу, которые на всю область публичного транслируют сведения о личной жизни звезд, разговоры об интимной жизни обычных людей — своих персонажей, — обсуждения прочих проблем быта, не выходящих за рамки быта, за рамки частного. Тем самым подобная дискурсивная практика не соединяет частное и общественное, а частное подает под видом общественного, совершает тотальную подмену, а потому только разъединяет эти две сферы, уничтожает общественное и за счет этого отдает максимально широкое пространство на откуп частного. Подмена серьезного «откровениями» пустословия одерживает верх и учит людей отдаваться самим себе, замыкаться в своих личных проблемах. Но она не учит объединяться, смотреть за линию горизонта, видеть за деревьями лес, мыслить о значительно более глобальном и серьезном, чем правильный выбор стирального порошка в гипермаркете. Прислушаемся к мнению 3. Баумана: «общественное» колонизируется «частным» в виде деградации публичного интереса до любопытства к частной жизни общественных деятелей, искусство жить в обществе сводится к копанию в чужом белье и публичным интимным излияниям, а общественные проблемы, не поддающиеся подобной редукции, вообще перестают быть понятными. В эпоху глобализации социальные институты теряют силу, что ведет к упрочиванию общего интереса к частному, а нежелание людей переводить интерес в плоскость общественного облегчает работу тех глобальных сил, которые заинтересованы в бессилии государств и общественных институтов^[36]. Поэтому массовый интерес тянется не к сложным и действительно важным общественным проблемам, а ко всяким бессодержательным сенсационным «открытиям», касающимся, например, личной жизни звезд шоу-бизнеса, к тем явлениям, которые по уровню действительной актуальности и общественной значимости сравнимы чуть ли не с пылинкой на ветру. В индивидуализированном обществе закономерна тенденция подмены серьезных социальных проблем и задач личными интересами.

Неудивительно, что масштабные системы социального жизнеустройства представляются большинству людей практически невидимыми, а потому непостижимыми и недостойными пристального внимания. Большие проекты сменились на микроскопические, ограниченные частными интересами. Попытки преобразования мира сменились на стремление оградиться от мира и его угроз, на абсолютизацию проекта частного мирка. Люди все меньше принимают всерьез обещания политических лидеров и активистов общественных движений, ибо горький опыт научил неверию политике. Они обычно объединяются с политическими деятелями не благодаря своей вере в их лозунги и проекты, а благодаря импульсу найти влиятельную поддержку для решения своих индивидуальных проблем. Поэтому объединяться предпочитают с сильными политическими акторами, которые путем нарастающей поддержки увеличивают свою силу, а также и отправляемое влияние на общество в первую очередь в своих, а не в общественных, интересах. Если раньше нонконформизм протестовал против доминирования общественного над частным, против государственно санкционированного давления на личность, то сейчас его функцией становится не только сопротивление давлению на личность сильных экономических и политических акторов, но и гегемонизму частного, индивидуального и обывательского над общественным.

Индивидуализм следует понимать не как проявление независимости и самодетерминированности, не как освобождение от некоей нивелирующей личность предопределенности, а скорее как проявление эгоизма и меркантильности в соответствии с изоляционистским принципом «моя хата с краю». Индивидуализм — внегласно принятое обеими сторонами поддержание дистанции при минимизации взаимодействия. Человек есть микрокосм не в качестве индивида, а в качестве субъекта. Индивидуализм — производное от индивида как сугубо биологического существа, не выражающего никаких субъектных и гражданских качеств. Именно индивидуализм, а не субъективизм как проявление осознанной самодетерминации и гражданской позиции, является основой потребительства, которое разрушает нормальные человеческие связи, солидарные проявления гражданственности и разделяет людей на «неделимые атомы», проявляющие друг к другу в основном экономический интерес. Неудивительно, что волна потребительства хлынула в нашу страну именно после перехода России с околокоммунисгического уклада к околокапиталистическому, к социал-дарвинистскому. В последние годы, начиная сразу после перестройки, среди молодежи заметны меркантильный индивидуализм и утрата солидарности, повлекшие за собой атомизацию и нарушение коллективных связей. Установки на личную выгоду и потребительство стали реакцией на внедрение рыночных (или квазирыночных) принципов в экономику^[37]. Укрепление меркантилизма наблюдается не только среди молодежи, а становится общесоциальным принципом. В обществе, в котором укоренены ценности стяжательства, эгоизма, алчности, личной выгоды (в том числе за счет других людей), индивидуализма и обладания мало кто хочет жить согласно ценностям солидарности. Во-первых, в таком окружении становится крайне проблематично выжить и чего-то добиться с помощью социально утверждающих ценностей. Во-вторых, такой человек представляется другим в качестве аутсайдера, маргинала, каковым быть почти никто не желает, то есть по-настоящему человечные общественно созидающие ценностные ориентации получают статус пороков, достойных осмеяния. Для избегания риска стать отверженным каждый приспосабливается к большинству и тем самым множит потребительские стратегемы. Парадокс заключается в том, что при господстве индивидуализма каждый такой приспособленец к большинству антагонистичен этому большинству и себе подобным.