Всякие диковины про Баха и Бетховена

Роберт Шуман

1810—1856

Роберт Шуман всегда был одним из моих героев. Я его обожаю! Я люблю его музыку, люблю его писания, его характер. Но жить с ним в одном доме я бы ни за что не согласился. Шуман был невозможным человеком! Он никогда не пребывал в нормальном состоянии: он был или так счастлив, что едва мог говорить, или же настолько подавлен, что не мог вымолвить ни слова. Шуман вообще не отличался особым красноречием. Например, как-то раз ему захотелось, чтобы исполнили его новую симфонию, и он пошёл к своему другу — скрипачу и дирижёру Фердинанду Давиду. Эти двое битый час просидели друг против друга в полном молчании, и бедный господин Давид никак не мог догадаться, чего же всё-таки Шуман от него хочет. Когда он в конце концов догадался и согласился исполнить эту симфонию, Шуман пришёл в восторг и жестами показал, что с радостью сам заплатит музыкантам. Проявив такие чудеса ораторского искусства, он, по всей видимости, решил, что выполнил свою миссию. Он молча уселся обратно в кресло, выкурил две сигары (Шуман любил сигары), попытался что-то сказать (из этого ничего не вышло, поскольку в самый ответственный момент он обычно вытирал ладонью рот), а затем встал, собираясь уходить. Он взял шляпу, забыл про перчатки, кивнул, пошёл не в ту дверь. Не смог выйти, запаниковал, затем отыскал нужную дверь и исчез, возможно оставив господина Давида раздумывать над тем, с какой планеты свалился его гость!

Шуман, в общем-то, был хорош собой — во всяком случае, в молодости, — но выглядел порой весьма странно. Сочиняя музыку, Шуман любил курить сигары, но дым лез в глаза, а это ему совсем не нравилось. Поэтому, чтобы отогнать дым, он выпячивал губы. Кроме того, Шуман любил насвистывать или напевать музыку, которую сочинял, а это было трудно сделать, если держать во рту сигару, выпятив губы. Поэтому звуки он издавал очень странные и корчил ещё более странные рожи — опять-таки как существо с другой планеты.

Вообще-то большую часть времени он и впрямь был на другой планете или, по крайней мере, в другом мире. Шуману сложно было уследить за тем, что происходило в реальной жизни, ибо он с головой погружался в свои мечты, свои фантазии и свою поэзию. Не меньше, чем музыку, он любил книги. Больше всего ему нравились романы, в которых герои носили загадочные маски и претерпевали ужасные превращения, а влюблённых не могла разлучить даже смерть. Шуман был тем, кого мы сейчас называем «романтическим художником» — всё, что он сочинял или о чём просто думал, как будто исходило из другого мира, более прекрасного, более драматичного, более волшебного, чем наш. Однако, как ни странно, в некоторых вопросах Шуман был на удивление практичным человеком. Например, дома он вёл специальные книги, в которые очень аккуратно записывал все свои доходы и расходы до последнего гроша. Да, весьма занятная смесь.

Наверное, композитор унаследовал это сочетание романтической мечтательности и любви абсолютной точности от своего отца Августа Шумана. Тот был издателем, книготорговцем и писателем. Диапазон написанных им книг пробирался от романов, полных неземной тайны и любви, до так называемой адресной книги — справочника с адресами всех фирм той части Германии, где он жил. Забавно думать, что отец Шумана составил некое подобие «Желтых страниц»! Август Шуман умер, когда сыну было шестнадцать лет. Роберт попал под нежную опеку своей матери. Она, безусловно, желала ему добра, но попортила немало крови. Как и Шуман, она имела склонность впадать в депрессию, но была лишена творческого огня и взрывной энергии сына. Что бы Шуман ни делал — всё приводило бедную женщину в отчаяние, и она в слезах бросалась в кресло. Сначала она заставила его изучать право, тогда как он отчаянно хотел стать писателем или музыкантом. (Мать Шумана боялась, что без «настоящей» профессии её сын никогда не сможет заработать себе на хлеб.) Затем, почти в девятнадцать лет, Шуман познакомился с преподавателем Фридрихом Виком, который сказал, что сможет сделать из него великого пианиста. Из-за этого госпожа Шуман несколько дней не могла подняться со своего кресла, однако в конце концов сдалась. После того как Шуман фактически переселился в дом Вика и подчинился суровой дисциплине учителя, мать снова вернулась в своё кресло, ибо считала, что всё это совсем не годится для её Роберта.

Имейте в виду, Вик был тот ещё тип. Его, наверное, нельзя назвать законченным мерзавцем, однако и душкой, безусловно, тоже не назовёшь. У него была дочь по имени Клара. Когда Шуман поселился в доме, Кларе исполнилось всего одиннадцать лет, но она уже была великолепной пианисткой, гордостью и радостью своего отца. У Вика был ещё и сын по имени Алвин, на два года младше сестры. Он был скрипачом, но куда менее великолепным. Однажды Алвин довольно плохо что-то сыграл своему отцу, Вик заорал на него и ударом кулака сбил с ног и оттаскал за волосы. А Клара, тихо улыбаясь, уселась за фортепиано и начала играть, как всегда без единой ошибки. Шуман, ставший свидетелем всей этой сцены, был потрясён до глубины души. «Неужели я нахожусь среди людей?» — изумлялся он.

С другой стороны, Вик иногда бывал с Шуманом очень мил, а Клара даже ещё милее. Во время прогулок Шуман обычно шёл, глядя в небеса, погружённый в мечты о птичках и кустах, о пчёлках и цветах (ну ладно, может быть, в этом было немного больше поэзии!). А Клара шла рядом и смотрела на землю, а увидев, что на пути лежит большой камень, дёргала Шумана за рубашку. Неплохо придумано — во всяком случае, для него…

А потом случилось нечто странное — Клара выросла. Роберт вдруг заметил, что она превратилась в довольно-таки миловидную девушку, и в один прекрасный день страстно её поцеловал. (Приношу свои извинения тем, кто не любит подобных сцен, — это место можете пропустить. Однажды я повёл своего сына на приключенческий фильм. Я боялся, что от сцены насилия он расстроится, однако он даже бровью не повёл. Потом началась любовная сцена с поцелуем, и следующие пять минут мой сын просидел, закрыв глаза и тяжко вздыхая. Все наоборот! Ну да ладно.) Как бы то ни было, Клара чуть не упала в обморок (и хорошо, что не упала, — в это время они стояли на каменных ступеньках, она могла бы удариться головой и всё испортить). Клара безумно влюбилась в Роберта, а он в неё, и всё вокруг для них расцвело и запело.

За исключением одного — Вика. Вик взбесился. Он хотел, чтобы его дочь стала самой знаменитой пианисткой на свете, повсюду гастролировала, зарабатывала неслыханные гонорары (которые он оставлял бы себе) и в конце концов вышла бы замуж за какого-нибудь принца, конечно при условии, что принц богат. Брак с этим молокососом Робертом Шуманом, который денег имел мало, а пил слишком много (Шуман питал изрядное пристрастие к шампанскому и к пиву, а также к приготовленной из них смеси — какая гадость!) и к тому же непонятно выражался, — нет, это в планы Вика никак не входило. И Вик запретил влюблённым встречаться.

Шуман был не из тех, кто легко относится к подобным вещам. Он не мог сказать себе: «Ну ладно, раз не могу получить Клару, может, повезёт в следующий раз». Шуман погрузился в глубокое отчаяние. Вдобавок ко всему он так хотел совершенствоваться как пианист, что придумал машинку для разработки пальцев, которая искалечила ему руку, так что он больше не мог играть на фортепиано! С другой стороны, именно тогда начался истинный взлёт Шумана как композитора и литератора. До этого он обычно сочинял довольно скверные рассказы о скелетах, кладбищах и бледных молодых девицах, бегающих повсюду в ночных сорочках, а его музыка часто была похожа на некое музыкальное сопровождение к этим рассказам. Теперь же Шуман организовал превосходный музыкальный журнал и писал на удивление странные, но блестящие статьи о музыке, благодаря которым прославился как критик. И он изливал свои чувства к Кларе в цикле восхитительных пьес для фортепиано — инструмента, на котором она так хорошо играла и на котором он уже никогда больше не будет играть по-настоящему.