История русского романа. Том 2

Таким образом, и это крайне важно, фаталистическое понимание исторической необходимости, закономерности человеческих деяний, их «предопределенности», ни в какой мере не освобождает, по мысли Толстого, человека от нравственной ответственности за свои поступки. Но объективные результаты совокупной деятельности людей не совпадают с личными целями человека и в этом смысле носят стихийный характер. Стихийное — это для Толстого категория одновременно и общего и необходимого и в этом смысле противостоит не столько сознательному, в обычном употреблении этого слова, сколько личному и произвольному. На это уже отчасти указал А. Скафтымов, справедливо подметив, что Толстой настаивал на бессознательности исторической деятельности людей «по отношению к тем непредвиденным результатам, которые не содержались в сознаваемых целях исполнителя». [350]

Поскольку человек ставит перед собой сознательные цели и сознательно стремится их достигнуть, он действует свободно и тем самым несет нравственную ответственность за свои поступки. Но эта внутренняя, духовная свобода не абсолютна, а ограничена взаимоотношениями человека с другими людьми.

Заслуживает самого пристального внимания поразительное совпадение, вплоть до отдельных выражений, точки зрения Толстого на соотношение стихийного и сознательного в истории с мыслями Энгельса, высказанными им в письме 1890 года к И. Блоху. «История, — говорится здесь, — делается таким образом, что конечный результат всегда получается от столкновений множества отдельных воль, причем каждая из этих воль становится тем, чем она является, опять‑таки благодаря массе особых жизненных обстоятельств. Таким образом, имеется бесконечное количество перекрещивающихся сил, бесконечная группа параллелограммов сил, и из этого перекрещивания выходит один общий результат — историческое событие. Этот исторический результат можно опять‑таки рассматривать как продукт одной силы, действующей как целое, бессознательно и невольно. Ведь то, чего хочет один, встречает препятствие со стороны всякого другого, и в конечном результате появляется нечто такое, чего никто не хотел… Но из того обстоятельства, что воли отдельных людей, которые хотят каждый того, к чему их влечет их физическая конституция и внешние, в конечном счете экономические, обстоятельства (или свои собственные, 32 личные или общесоциальные), что эти воли достигают не того, чего они хотят, но сливаются в нечто среднее, в одну общую равнодействующую, — из этого не следует заключать, что эти воли равны нулю. Наоборот, каждая воля участвует в равнодействующей и постольку включена в нее». [351]

Все без исключения герои и эпизодические персонажи романа являются в той или иной мере и форме участниками великих исторических событий, так как каждый их субъективно свободный, сознательный поступок объективно не свободен и входит одним из бесчисленных дифференциалов в общий интеграл истории. Но история — это не только дипломатические отношения Наполеона и Александра, не только передвижение армий, сражения, политические преобразования и т. п., это также и частная жизнь людей с ее печалями и радостями, отношениями и интересами. Тем самым «война» и «мир» противостоят друг другу и соотносятся между собой не как историческое и личное, а как два различных и органически взаимосвязанных аспекта единой и общей национально — исторической жизни. Так понятие истории расширяется в романе до понятия жизни людей вообще, во всем бесчисленном многообразии ее проявлений и психологических импульсов. В конечном счете именно психологический импульс, как первоэлемент и частной, и исторической жизни, оказывается тем дифференциалом истории, который неизменно стоит в центре художественного анализа и изображения как «общего хода» истории, так и частных судеб героев романа и их характеров.

Личная судьба любого героя «Войны и мира» относится к отображаемому в романе ходу истории как часть к целому, а не только как производное этого целого.

Главные герои романа, каждый по — своему, духовно эволюционируют и проходят сложный жизненный путь, неразрывно связанный с крупнейшими событиями и важнейшими проблемами национальной жизни. В духовной жизни и эволюции Пьера Безухова и Андрея Болконского эти конкретные социально — исторические проблемы перерастают в общечеловеческие, самые сложные и общие проблемы философского и нравственнопсихологического порядка. Потому‑то Андрей и Пьер, особенно Пьер, и являются центральными героями романа.

Принято считать, что главным героем «Войны и мира» является русский народ. [352] В основе этого утверждения лежит неправомерное отождествление совершенно различных явлений.

Не подлежит сомнению, что главным историческим героем описываемых событий является в «Войне и мире» именно народ. Но главными героями повествования, а тем самым и конструирующим началом его композиции и сюжетосложения являются развивающиеся, движущиеся, отражающие общее движение национальной жизни характеры Пьера Безухова и Андрея Болконского.

Понятие «народ» имеет в «Войне и мире» двойственное значение. С одной стороны, под ним подразумевается «простой народ», составляющий «основание» «конуса» национальной жизни. С другой стороны, речь идет о русской нации в ее различных и многообразных социальных «сечениях». И когда Толстой говорит о всенародном сопротивлении французскому нашествию, он подчеркивает не только простонародный, но и общенациональный характер этого сопротивления. [353] Карпы и Власы, Ферапонт и другие смоленские жители, уничтожающие свое добро, чтобы оно не до сталось врагу, Тихон Щербатый, приставший к партизанскому отряду Денисова, старостиха Василиса, командующая партизанской партией, княжна Марья, бросающая могилу отца и уезжающая из Богучарова, потому что для нее «быть под властью французов» «хуже всего», московская барыня, по тем же соображениям уезжающая из города со всем скарбом, Наташа и Илья Андреевич Ростовы, отдающие свои подводы под раненых, сотни тысяч русских солдат, ополченцев, офицеров, умирающих на поле Бородина, — все они, каждый по — своему, делают общее, необходимое для спасения России дело. Из совокупного действия всех этих и миллионов других русских людей и слагается то, что спасает Россию и губит Наполеона. Даже Анатоль Курагин участвует в этом общенациональном деле, не говоря уже о Пьере Безухове и Андрее Болконском, которые по логике своего духовного развития не могли остаться равнодушными к судьбам родины. Тем самым социальная интерпретация победоносного исхода Отечественной войны 1812 года строится не на противопоставлении патриотического действия народно — крестьянских масс антипатриотическому поведению дворянства, как это иногда изображается, а на противопоставлении активности, жизнеспособности нации в целом своекорыстию, а потому и бессилию правящих бюрократических и военных кругов. Резко отрицательное, местами сатирическое изображение в романе высшего общества направлено на выявление его антинациональной сущности. Словесным выражением именно антинационального, а не только антинародного, как это утверждает А. В. Чичерин, [354] строя мыслей и чувств Анны Павловны Шерер, Курагиных и других завсегдатаев аристократических петербургских салонов, дипломата Билибина, Александра I и его приближенных служит французский язык, на котором, за незнанием русского, по преимуществу изъясняются все эти персонажи. Патриотические речения на языке неприятеля звучат нестерпимо фальшиво. Особой сатирической силы этот способ речевой характеристики достигает в изображении казенно — патриотической фальши протекающего также на французском языке разговора Александра I с французом — полковником русской службы Мишо, привезшим царю известие об оставлении русской армией Москвы и о пожаре в ней.