Быль и миф Петербурга

Фюстель де Куланж [138] утверждает, что каждый город можно было назвать святым. И наша северная столица, посвященная первому апостолу, патрону города Рима, приобретает это сакральное освящение: Санкт-Питер-бурх. Но в сознании населения основатель затмил апостола и, когда говорят «город Петра», имеют в виду царя, а не святого. Основатель вечного города, Ромул, был сопричислен к сонму богов, у него был свой храм и свои жрецы.

Почва христианской культуры и эпоха, освещенная холодным светом исторического знания, не могли благоприятствовать созданию храма и культа основателя Петербурга. Однако, все же образовалось своеобразное явление, в котором можно распознать тень древних обычаев. В согласии с этими идеями создается и распространяется своеобразная форма культа, связанная с «домом основателя». Икона спаса, почитаемая, как любимый образ Петра, помещенная в малом Петровском домике, превращает его в одну из главных святынь старого Петербурга.

Основание города всегда порождало легенды.

У Петербурга есть поэма. Она сложилась спустя много лет, но не является продуктом творческой игры индивидуального сознания.

Эта поэма — «Медный Всадник».

Определяя связь создания Пушкина с психологическим наследием прошлого, мы можем повторить мысль Алексея Толстого, примененную им к Гёте:

В намеченных здесь сопоставлениях не следует усматривать попытки установления каких-либо «культурных влияний» или «литературных заимствований». Вопрос сложнее и глубже. Научное исследование его сделается возможным лишь тогда, когда, наряду с индивидуальной и массовой психологией, будет оформлена историческая психология, то-есть наука о психических явлениях, раскрывающихся в историческом процессе. Пока в этой области не установлено еще достаточно прочных научных построений; приходится только указывать на сходство некоторых историко-культурных явлений. С этой точки зрения можно подойти и к основному вопросу, о мифе, получившем свое преломление в «Медном Всаднике».

В истории Петербурга одно явление природы приобрело особое значение, придавшее петербургскому мифу совершенно исключительный интерес. Периодически повторяющиеся наводнения, напор гневного моря на дерзновенно возникший город, возвещаемый населению в жуткие осенние ночи пушечной пальбой, вызывал образы древних мифов. Хаос стремится поглотить сотворенный мир.

Идея потопа присуща мифотворческому сознанию большинства народов, она повторяется повсюду, часто совпадая даже в деталях. Эти повторяющиеся образы столь поразительны, что навели некоторых ученых на мысль о существовании единого прамифа.

Божество хаоса и мрака всюду почиталось в стихии воды. У древних халдеев первобытный хаос олицетворялся в богине пучины Тиамат. [142] Она создает чудовищ: драконов, человеко-скорпионов, рыбо-людей. [143] Она препятствует богам-космократорам «вступить на путь», [144] т. е. создать из хаоса — космос. Энлиль [145] (позднее Мардук [146]) выступает против нее.

После жестокого боя Энлиль побеждает. Он разрубает труп Тиамат на части, половину поднимает наверх и делает ее небом, запирает засовом, чтоб не дать воде излиться. «Измерив океан, владыка созидает дом» (символ вселенной). [148] После торжества созидательных сил над разрушительными начинается творение мира. Космогония открывается героической симфонией борьбе света с мраком. [149] Бой Мардука с Тиамат получил свое отображение в ряде дошедших до нас памятников. Космократор изображен в образе могучего воина — божество пучины в виде крылатого дракона или какого-либо другого змиеподобного существа. Сохранилось изображение Мардука стоящего на водах, [150] а у ног его — побежденная Тиамат. Победа над богиней водной пучины не окончательна. В морской глубине притаился древний хаос и грозит разрушить мир. Попущением богов во время великого потопа едва не погиб организованный ими мир.

Потоп кончен. Постепенно все пришло в прежний порядок. И богиня-мать Иштар вознесла свое ожерелье на небо [152] — радугу, как символ торжества космических сил над хаосом.

Однако, опасность хаоса не устранена. До нас дошли глухие отголоски завершения этого мифа древнейших сумерийских преданий. В библии сохранились темные следы этих представлений.

Пророк Исайя говорит о мифическом существе Rahab, [153] сраженном «в дни древние, в роды давние мышцей господней» (Ис. 519). [154] Псалмопевец воспевает бога, подчинившего морскую стихию.

Rahab — темная сила морской пучины. Жуткий образ моря, в котором играет чудовище Левиофан [157] (Пс. 10326), напоминающий нам море юрского геологического периода с плавающими в нем плезиозаврами, бронтозаврами и летающими над ним драконами-птеродактилями.

Из всех этих текстов явствует, что морское чудовище олицетворяет силу зла, с которым борется, побеждая в борьбе Иагве. [158]