Бесы: Роман-предупреждение

445

жественная летопись 1929 года, осознанная как отчет о пре ступлении века, — это и есть личное участие писателя, кате горический императив его совести. Глубоко проникнув в смысл событий 1929 года, связав их с общим движением русской жизни, истории, культуры, Б. Можаев проявил высокую творческую, мировоззренческую солидарность с создателем «Бесов», другой русской хроники. Можаев нашел самый точный, самый верный ключ к глу бинным смыслам «жестокой поры головотяпства», осознав ее экспериментальный характер и опознав идейных вождей эксперимента. Гигантского эксперимента, вышедшего из стен лаборатории на российские просторы и подчинив шего себе живую жизнь. КОРНИ И ПЛОДЫ «ВЕЛИКОГО ЭКСПЕРИМЕНТА» Мысль о намерении сделать всех счастливыми в один всеобщий присест за длинные фаланстерские столы с небесной манной, распределенной на равные доли вселенским Добро детельным Икаром, — то есть о том самом «великом экспе рименте», который проводился на русском крестьянине «неви данными дотоле формами и методами», — эта мысль имеет в романе Можаева мощное силовое поле. К участию в экспе рименте так или иначе привлечены все без исключения пер сонажи «Мужиков и баб». Только одни при этом являются эспериментаторами, другие — экспериментальным матери алом. Ведали ли одни, что творили? Понимали ли другие, что происходит с ними? Все вместе — отдавали ли себе отчет в том, что их ждет в ближайшем будущем? Можно утверждать: не позднее знание писателя наложилось на самосознание его героев, но художественно-хроникальное исследование эпо хи помогло ему увидеть точные исторические акценты и вос становить в подлинности социально-психологическую атмос феру тех лет. И если говорить о том, как соотносятся в «Мужиках и бабах» судьба человека, втянутого в социально- утопический эксперимент, и логика осознания им своей судьбы, то прежде всего поражает, насколько глубоко, точно и исто рически прозорливо оценивали люди свое истинное положение. Русский человек, житель деревни чувствовал себя, конечно, и обманутым и беспомощным, но он не обманывался насчет целей и задач навязанного ему эксперимента — вот неизбеж ный вывод, который следует из романа-хроники Можаева. Не обманывался хотя бы потому, что видел и понимал, по

446

какому именно принципу проходит размежевание, разделение людей на классы. «Ничего путного не жди от общества, где введены сословные привилегии, — думает Маша Обухова. — Вперед проскочат только проходимцы — для этих сословий не существует». Политическая установка об усилении классовой борьбы автоматически срабатывала в деревне только в пользу того, кто был не прочь поживиться за чужой счет. И проехала эта установка таким образом, что сразу враждебно и непримиримо разделила людей в точном соответствии с духом «великого эксперимента» — на экспериментаторов и экспериментируе¬ мых. Ибо если сегодня ты не пошел кулачить (то есть отка зался быть экспериментатором), то завтра кулачить будут тебя и подопытным кроликом станешь ты сам. В результате такой селекции «человеческим материалом» для социальных опытов оказывались самые стойкие, самые надежные, самые трудолюбивые — они-то и подлежали уничтожению в первую очередь. Один из них, Андрей Иванович Бородин, говорит: «Мужик — лицо самостоятельное. Хозяин! А хозяйство вес ти — не штанами трясти. То есть мужик способен сводить концы с концами — и себя кормить, и другим хлебушко давать. Мужик — значит, опора и надежа, хозяин, одним словом, человек сметливый, сильный, независимый в делах. Сказано — хозяин и в чужом деле голова. За ним не надо приглядывать, его заставлять не надо. Он сам все сделает как следует. Вот такому мужику приходит конец. Придет на его место человек казенный да работник…» По сути дела, никто из тех, кому всерьез угрожает «великий эксперимент», не заблуждается насчет его истинной цели: «В этой жизни мы перестали быть хозяевами. Нас просто загоняют в колхозы, как стадо в тырлы. И все теперь становится не нашим: и земля, и постройки, и даже скотина. Все чужое. И сами мы тоже чужие…» Еще более глубоко и отчетливо видят корни экспери мента Дмитрий Успенский, Озимов, Юхно. Происхождение и развитие, воплощение и результаты утопии в социальном чуде рассмотрены в романе с некоторой даже энциклопедической полнотой; концепция «перелома» убедительно аргументирована не только уроками Достоевского, но и общей пра-моделью псевдореволюционной «левизны». Герои Можаева ставят точ ный и безошибочный диагноз болезни, которую испытывает русское общество периода «перелома»: нетерпимость, бесов ская наклонность к неприятию добрых начал в реальной жизни, стремление любой ценой, любой кровью (и своей, и

447

чужой) сотворить социальное чудо, озлобление, помрачение разума, совести и взаимная ненависть, паническая боязнь интеллектуального превосходства, «умственного гения» и бес предельное насилие — во всех сферах человеческого бытия. Диалоги Успенского и Маши, Озимова и Поспелова, споры степановских учителей — тот лучик надежды, который осве щает трагическую историю села Тиханова, всей деревенской России. Люди, которые погибли тогда или были обречены на гибель в ближайшем будущем, доподлинно знали и глубоко понимали, что с ними происходит — с ними и вокруг них, в их деревне и стране. Именно это обстоятельство придает хронике Можаева особый отпечаток, а «году великого перело ма» — особый трагизм. Теоретикам и экспериментаторам 1929 года пришлось иметь дело не с бессловесными рабами, а с людьми, уже познавшими и свободу, и самостоятельность, и духовную независимость. Крестьяне, получившие землю, по лучили и импульс творческой, хозяйской работы на ней, а ин теллигент, на своей собственной шкуре познавший цену всяким политическим лозунгам, не заблуждался насчет уста новок нового времени: цель оправдывает средства, лес рубят — щепки летят и т. п. Все, что преподносилось в качестве формул «текущего момента», ему было слишком хорошо из вестно и многократно проверено — и теория о девяти десятых, и апология силы, и культ власти, и угрозы «мы всякого гения потушим в младенчестве». Прогнозы устройства земного рая по принуждению во времена Дмитрия Успенского и Андрея Бородина не оставляли уже никаких иллюзий. И здесь возникает проблема первостепенной важности. Если поверить роману Можаева, его художественной, истори ческой, нравственной концепции, если согласиться с теми аргу ментами, которые приводит писатель, если посмотреть в глаза реальным фактам, на основе которых и построена хроника, нельзя не задать себе «проклятый» вопрос, может быть, ключе вой для понимания того, что все-таки значил эксперимент со сплошной коллективизацией. Вопрос этот прост — о це лях и средствах. Что было целью эксперимента? Лучшее будущее? Царство изобилия? Хлеб голодным, земля крестья нам, а мир народам? Крепкое государство? И, стало быть, цель была хороша, но средства дурны и дискредитируют цель? Или все-таки дело не только и не столько в средствах, сколько в самой цели? Смысл, содержание и подоплека «великого перелома», его целей, средств и способов осуществления и составляют

448

второй план романа. Хроника раскрывает факты и события, а мысль писателя бьется над их истинной сутью, в полном своем объеме скрытой от непосредственных участников и сви детелей. Это и придает «Мужикам и бабам» оттенок загадоч ности и непостижимости, а самому «году великого пере лома» — некую таинственную непознанность. Вместе с тем каждая страница романа — это шаг к раскрытию тайны, к демистификации «великого эксперимента». И опять поражает достоверность прозрения русского деревенского человека, мощный прорыв мужицкой правды. «Если уж руки зудят у начальства, так они все равно перекроят по-своему, — рассуждает старший из братьев Бородиных, Мак сим Иванович. — Это они друг перед дружкой стараются. Кто-то кому-то кузькину мать хочет показать. А наше дело — сиди и смотри. Сунешься свою правду доказывать — язык отрежут. Кому нужна твоя мужицкая правда? Им свою девать некуда. Вот они ее кроют да перекраивают, на нас вешают, примеряют. Кто всучит свой покрой, тот туз и король». Вопросы — кому на руку всеобщая потасовка, кто выигра ет от тотальной злобы и ненависти, в чьих интересах подав ление, обезличивание людей и насилие над ними — так или иначе встают перед теми, кого установка об «уничтожении» не лишила разума и совести. И если одни испытывают суевер ный страх, а другие ищут вредителей, устроивших в Тиханов- ском районе беспорядки и безобразия, то совокупный взгляд на вещи дает иной, куда более объемный ответ. «Чертова карусель», «адская кутерьма», «дьявольское на важдение», «сатанинская затея» — все эти «бесовские» сино нимы социальной утопии о всеобщем и немедленном счастье теряют свое мистическое обаяние, как только цель, средства, методы и способы получают точное, адекватное определение. Ибо общественное сознание эпохи, художественно реконстру ированное тихановской хроникой, отразило невероятную пута ницу понятий, подтасовку идей, намеренную фальсификацию смыслов. Представления о целях и задачах, перспективах и путях к прогрессу были нарочито оклеветаны и опутаны ложью, сами же цели, задачи и средства и вовсе переимено ваны. Возвращение этим понятиям их истинного содержания в контексте эпохи коллективизации и является пружиной, идей- но-нравственным стержнем романа Можаева. Так, при ближай шем рассмотрении утопическая подоплека и теоретическое обоснование «перелома» оказываются идеологическим маскара дом, декорацией, равно как и вся концепция «усиления 15 Л. Сараскина