Древний Китай. Том 2: Период Чуньцю (VIII-V вв. до н.э.)

В источниках немало упоминаний о солидарности и сплоченности членов того или иного знатного клана, существовавшего по классическому принципу «один за всех и все за одного». Как правило, это было именно так, хотя случались и исключения, особенно когда клан слишком разрастался и его отдельные ветви начинали активно соперничать друг с другом. Но такие внутренние распри — по меньшей мере в первой половине периода Чуньцю — обычно не выходили за пределы своего дома и гасились внутри, так что по отношению к внешнему миру клан выступал в виде сплоченной группы. Это было особенно опасным для правителей, когда кланы становились слишком большими и могущественными. Показательна в этом смысле история с уничтожением некоторых из такого рода удельных кланов.

Вспомним, как на рубеже VII–VI вв. до н. э. — видимо, вследствие длительного нахождения у рычагов власти влиятельнейшего главного министра Чжао Дуня — резко усилил свои позиции в царстве Цзинь клан Чжао.

Это стало угрозой и для правителя, и для соперничавших с Чжао других влиятельных кланов. Воспользовавшись пустяковым предлогом (любовная интрига жены одного из сыновей Чжао Дуня), правитель энергично вмешался в дела клана и уничтожил его почти целиком. Уцелел лишь младенец Чжао У, которого его мать принесла во дворец правителя, чем и спасла. Именно ему было суждено восстановить клан и сохранить удел [114, 8-й год Чэн-гуна; 212, т. V, с. 365 и 367; 103, гл. 39; 71, т. V, с. 174].

Место могущественного клана Чжао в царстве Цзинь на некоторое время занял клан Ци. «Го юй» содержит рассказ, посвященный описанию того, как подросший и прошедший обряд инициации (надевания шапки) Чжао У (Чжао Вэнь-цзы) в связи с совершеннолетием нанес визиты основным цзиньским сановникам. Назидательное повествование об этом, интересное само по себе [85, с. 147–148; 29, с. 195–196], важно для нас перечнем могущественных лиц царства. Выясняется, что из девяти влиятельных собеседников юного Чжао У трое — Ци Ци, Ци Чоу и Ци Чжи — принадлежали к одному клану, что свидетельствует о его могуществе и, как о том уже упоминалось, может быть воспринято как главная причина последовавшего вскоре уничтожения этого клана, который надолго был ослаблен, хотя, как это было и с Чжао, не был ликвидирован полностью.

Нечто подобное произошло примерно в это же время и в Чу, где был уничтожен влиятельнейший клан Жо-ао, который в VII в. до н. э. обладал наибольшим могуществом в Чу (его представители занимали несколько высших должностей в царстве, включая должность главного министра). Усилившийся клан решил бросить вызов чускому Чжуан-вану, но после короткой схватки потерпел поражение и был уничтожен. Только один из его членов, который был в это время с миссией в Ци, остался цел. Вернувшись, он засвидетельствовал свою лояльность правителю и тем сохранил жизнь и право на удел. Но при этом клановое имя Жо-ао было заменено на другое — Шэн.

Расправа с могущественными кланами при сохранении за случайно уцелевшим его удела, а иногда и кланового имени с возможностью восстановить клан отнюдь не была единственной формой ограничения аппетита наиболее сильных и потому опасных для их соперников и самого правителя уделов-кланов. Чаще уделы-кланы просто уничтожались бесследно, чему в текстах немало примеров, особенно во второй половине периода Чуньцю, когда власть правителей в некоторых царствах (Цзинь, Ци или Лy) ослабевала, а усилившиеся уделы-кланы сводили счеты друг с другом. К этому времени во многом изменилась и привычная структура знатных кланов. Это изменение шло по нескольким основным направлениям.

Во-первых, резко увеличивались размеры кланов и потому усложнялись взаимоотношения между его линиями. Крупный удел-клан неизбежно распадался на соперничающие линии, а противоречия между ними часто выливались в заговоры, подчас влекшие за собой убийство главы клана и замену его честолюбивым родственником, или в скандалы, служившие поводом для расправы с кланом. Процесс расхождения между прежде близкородственными линиями был естественным, а старшие в клане структурировали свои связи и соответственно поведение, постоянно ориентируясь на правителя царства, в доме которого подобного рода междоусобицы давно уже были нормой. Со временем клан переставал быть спаянной родством группой, каким он был на протяжении первых нескольких поколений после возникновения.

Во-вторых, относительная самостоятельность линий подкреплялась их имущественной независимостью. Это значит, что каждый из глав линий имел свое владение в рамках прежнего субудела-вотчины. Нет сведений, которые позволили бы судить о том, как именно делились вотчины на части. Возможно, в субуделах возникали города-кормления, причем по меньшей мере часть наиболее крупных из такого рода кормлений — особенно те, что принадлежали старшим по рангу, т. е. вторым цинам в клановой вотчине, — по статусу была уже близка к наследственной вотчине, тогда как остальная часть их оставалась владением (быть может, и наследственным) рядовых аристократов-дафу, младших родственников тех же цинов в тех же субуделах. Но как бы то ни было, нет сомнений в том, что шел процесс административно-политического структурирования удела-клана, что эта прежде семейно-клановая группа становилась небольшим государством, своего рода государством в государстве, причем со всеми его атрибутами, включая аппарат отчужденной от подданных власти.

Наконец, в-третьих, в субуделах, структурировавшихся в небольшие государства с аппаратом собственной администрации, появлялись новые влиятельные лица, уже не инкорпорировавшиеся в группу клановых родственников. Лучше всего это видно на примере луского Ян Ху, который был главным администратором в клане Цзи. Неясно, откуда взялся этот Ян, но вполне очевидно, что он не принадлежал к клану Цзи-сунь. Он по должности мог иметь и, видимо, имел в уделе-клане Цзи кормление. Потом, после неудавшейся попытки захватить власть в Лy, Ян Ху бежал в Цзинь и стал служить клану Чжао, где тоже, скорее всего, имел должностное кормление. Сыма Цянь упоминает о том, что еще до этого Ци помогло Ян Ху овладеть луским городом Юнь — тем самым, где в свое время жил, правда недолго, луский Чжао-гун, — и использовать его в качестве кормления [103, гл. 33; 71, т. V, с. 81].

Приняв во внимание все изложенное, следует заключить, что уделы-кланы в феодально-удельной структуре Чуньцю не фыли чем-то застывшим. Напротив, это были живые социальные организмы, которые активно эволюционировали в тесной взаимосвязи с обществом в целом. А так как структура общества усложнялась и трансформировалась в сторону ее дефеодализации и бюрократизации, в первоначальных субуделах-вотчинах царства периода Чуньцю возникала достаточно сложная система административных связей, включая разветвленный аппарат управления из числа служащих, уже не принадлежавших к господствующему в субуделе клану либо утерявших связь с этим кланом и получивших собственный фамильный знак.

Сложная административная структура эволюционировала по уже привычному в чжоуском Китае стандарту и сводилась прежде всего к ослаблению семейно-клановых родственных связей, чему активно способствовали внутренние усобицы членов клана в борьбе за влиятельную должность и теплое доходное место внутри еще вчера тесно сплоченной группы клановых родственников. При этом спорящие стороны действовали по уже сложившимся в чжоуском Китае стандартам и стереотипам, соответствовавшим веками выработанной политической культуре ^[121]. Это означало, что каждая из соперничавших групп имела своих сторонников, на которых она опиралась в борьбе. К их числу относились и имевшие (вроде Ян Ху) свою фамилию аутсайдеры из числа чужаков. Аутсайдеры этого типа уже не были простыми клиентами или выходцами из преданных рабов-слуг, как то бывало и ранее, ибо те и другие обычно принадлежали к числу адаптированных кланом чужаков, никаких иных личных связей и тем более своего кланового имени не имевших. Если же у чужака было свое клановое имя, то по происхождению он, скорее всего, был выходцем из нового слоя горожан го-жэнь, жителей столицы или иногда достаточно крупного города, т. е. из числа своеобразных древнекитайских разночинцев.