Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде

— Я да я! Что такое «я» да «я»!.. Какое ты тут начальство!.. — вдруг налетел на Антонова стоящий около него молчаливо солдат с плоским равнодушным лицом, на котором внезапно загорелись в узких глазах два злобных огонька.

— Молчать! Прошу молчать! Я здесь представитель от Военно-революционного комитета! Мне вручена власть! Товарищи, уважайте самих себя! Соблюдайте порядок! Теперь власть в ваших руках, вы должны соблюдать порядок!.. Я вас, товарищ, прошу помолчать и мне не мешать! — закончил он, обращаясь к солдату.

Стража обрушилась на солдата.

— Ты что тут!.. Помолчи! Он — выборный! Надо, чтобы порядок был!

— Порядок, порядок! — замолкая, бормотал солдат.

Протокол затягивался, возбуждение начинало возникать и могло прорваться сразу, неожиданно и неудержимо…

Наконец протокол кончен.

Антонов начинает его оглашать. Идет перечень фамилий всех арестованных. Просит отзываться.

Кроме 15 членов Временного правительства, Пальчинского и Рутенберга, с нами еще оказались генерал по особым поручениям при Верховном главнокомандующем Борисов и офицер — не то прапорщик, не то подпоручик — Чистяков. Первый из этих двух провел с нами все время с вечера, часов с семи-восьми, второго я увидел только в этот момент в нашей комнате. Кажется, он был одним из адъютантов Керенского.

Прочтя последнюю фамилию, спрашивает:

— Все?

— Меня пропустили, — заявляет Терещенко. Называет себя.

— Благодарю вас. Запишу вас последним — девятнадцатым.

Все формальности кончены.

Чудновский назначается комендантом Зимнего дворца.

Комната, в которой мы арестованы, будет опечатана, чтобы сейчас не производить в ней обыска.

— Ну, как же теперь мы их доставим в крепость? Товарищи, автомобили есть? — обращается Антонов.

— Нет автомобилей! — отвечает кто-то угрюмо и враждебно-решительным голосом.

— Чего там автомобили!.. Пускай пешком прогуляются!

— Ишь какие баре! Пускай походят — довольно покатались!

— Чего там! Пешком их гнать — и все тут! Прогуляются!..

— Товарищи, я прошу молчать, — опять закричал Антонов, — тут распоряжаюсь я!

Он на минутку задумался и сказал потом:

— Ну, хорошо, мы их доставим пешком.

Он отдал распоряжение образовать цепь. Один впереди. За ним арестованный и два стражника с ним по бокам. Опять стражник и опять за ним арестованный с двумя стражниками по бокам и т. д.

Пропуская через дверь, опять произвели перекличку.

Наконец, тронулись в путь.

Когда вошли в залу-коридор, на всем протяжении ее стояли по обеим стенам солдаты и матросы.

Нас встретили бранью и торжествующими возгласами:

— И откуда вы их, чертей, вытащили?!

— Ишь, запрятались! — Следовала, как водится, многоэтажная брань.

— А Керенского нет?! Вот черт, сбежал! Показали бы мы ему! — Опять изощренная брань.

Нас быстро вели через залу. Толпа вооруженных дикарей в солдатских шинелях и матросских куртках по обеим сторонам зала провожала нас неумолчно возгласами злорадства и дикой бранью.

Перегородка оказалась убранной. Лазарет был, очевидно, спешно куда-то перемещен. На полу в полном беспорядке были разбросаны матрацы…

Как мы сходили с лестницы, совсем не помню…

Вышли на двор. Темно. Потом глаза стали привыкать.

Двор, очевидно, тоже был заполнен солдатами. Мы вступили в толпу. Стража просила посторониться, пропустить… Опять послышались вопросы:

— Что это Временное правительство ведут?

И опять площадная ругань, в особенности по адресу Керенского.

На дворе мы немножко замешкались. В темноте и в толпе был нарушен, очевидно, порядок процессии. Стража перекликалась. Опрашивали друг друга, все ли арестованные налицо.

— Куда же их ведете, товарищи?

— В Петропавловскую крепость!

— Убегут ведь! Слышали, Керенский ведь убежал! И эти убегут! Переколоть их, товарищи, — и делу конец!

Предложения дружно подхватывались в толпе и делались все короче и все решительнее.

Стража успокаивала толпу и сама волновалась.

Со мной рядом справа шел матрос небольшого роста, коренастый, с приветливым лицом…

Весь двор был усеян, очевидно, разбросанными поленьями дров, потому что они постоянно попадались под ноги и мешали правильному передвижению: арестованные и стража постоянно разъединялись и искали друг друга.

— Позвольте мне взять вас за кушак, — обратился я к матросу, — так мы не отстанем друг от друга.

— Берите, — сказал он приветливо.

Нас выводили на площадь.

Мы попали сначала в узкий проход между большими поленницами дров.

Для того чтобы построить всех нас в порядок, надо, было выйти на открытое место. По-видимому, каждая часть процессии избрала свой способ для этого, потому что, когда мы вышли на площадь, за поленницами, против Миллионной улицы не все арестованные и стражники оказались налицо и подтягивались с разных сторон.

Цепь в том месте, где находился я, перелезла через полуразобранную поленницу. Другая часть, видимо, двинулась вперед по проходу.

— Давайте я вам помогу, — услышал я неожиданно от матроса.

— Спасибо, не надо. Полезайте, я не отстану. А потом опять возьму вас за кушак…

— Берите.

Перелезли. Здесь, очевидно, новая толпа. Опять те же вопросы, те же ответы и те же приветствия…

— Ну, товарищи, стой! Все ли на месте? Пересчитайте арестованных! — крикнул кто-то.

Начался беспорядочный счет в разных концах. В разных местах выкликали фамилии.

— Двенадцать.

— Как двенадцать?! Девятнадцать должно быть!

— Не двенадцать: пятерых же только нет — четырнадцать! — Уже пять удрали! Вот черти! И куда их вести, зачем вести?!

Пятеро убежало, все убегут! Братцы, переколоть их здесь!

— Товарищи, тише, перестаньте, — успокаивала стража. — Никуда они не убегут! Куда бежать? Сейчас всех соберем!

Стали перекликаться. Опять стали называть арестованных по фамилиям. Мы отвечали «здесь».

Толпа волновалась. Погромное настроение росло. Стража — и матросы и красногвардейцы — уговаривали и успокаивали, иногда покрикивали…

— И откуда вы их выцарапали?! Куда они там забрались?!

— Они ловки! — объяснял кто-то. — Забрались себе — не сразу сыщешь. Нас расстреливают, а они себе попивают коньячок!

— С бабами, поди!

— Будет вам, товарищи! Что зря болтать? Никакого коньяку не было!..

— Ну, что, все налицо?

— Все, кажется, все… Вот еще подошли!.. Это кто? Ливеровский? Ну теперь все. Девятнадцать!

— Это кто, кто Ливеровский?

— Министр путей сообщения.

— Который?

— А вот.

— Эх, хоть разок ударить!

Прежде чем Ливеровский успел войти в цепь, тяжелая солдатская рука опустилась ему на затылок. Он вскочил к нам, едва удержавшись на ногах, и прошел впереди меня.

— Товарищ, будет! Этого нельзя! Видите арестованы люди! Нельзя безобразничать. Это некультурно.

Так запомнилось мне это слово. И реплика на него:

— Куль-тур-но! А они что же?! Культурно это — война до полной победы? А ты посиди в окопах. Вот тогда и говори — до полной победы!

Говоривший это солдат вплотную почти приблизил лицо к матросу, стоявшему от меня влево. От него сильно разило вином. Лицо толстое, упитанное. Непохоже было, что он в окопах его нажил. Вернее, защищал революционные завоевания в Петрограде…

— Ну, готово! Все на местах? Идем, товарищи!

— Двигайся! — крикнул кто-то.

Мы тронулись.

И вдруг в этот момент раздался треск пулемета.

— Стой, стой! Погоди! Подожди! Стой! Стреляют!

— Ишь черти, пулеметы расставили! Братцы, переколоть их, чего там! Довольно уж нашей кровушки попили!

— Товарищи, тише, успокойся. Все оружие нами захвачено и все юнкера сдались и арестованы! Никаких пулеметов у них нет!

Около меня вдруг оказался Гвоздев. На лице его так и осталось выражение недоумения и обиды.

— Кровушки попили!.. Чью мы кровь пили?!. — опять заволновался он. — Я, например, простой рабочий, от станка. Член Совета Рабочих и Солдатских Депутатов…