Великая Отечественная – известная и неизвестная: историческая память и современность

Япония, в свою очередь, в условиях начавшейся Второй мировой войны не желала потерять северосахалинские концессии, пусть и обеспечивавшие небольшую часть нефтяного импорта. Оказавшись под действием советских требований, с одной стороны, и немецких запросов – с другой, Токио пришлось вернуться к судьбе сахалинской нефти. Определившись окончательно с выбором южного вектора агрессии в ЮВА и будучи недовольным позицией Германии (которая столь неожиданно и без согласования с Токио пошла на подписание с СССР «пакта Молотова – Риббентропа» в разгар боев на р. Халхин-Гол), японское руководство само решило пойти на подписание договора о нейтралитете, однако Москва (в лице В. М. Молотова) условием такого подписания снова поставила ликвидацию японских нефтяных концессий на Северном Сахалине [799]. 14 августа 1940 г. Молотов немного смягчил жесткость советской позиции – он достаточно откровенно указал, что пойдя на встречу советским интересам, Япония «улучшает свои позиции на Севере (т. е. в отношениях с Москвой. – А. Б.) для того, чтобы развить активные действия на Юге» (на юге располагались хорошо освоенные нефтяные месторождения Нидерландской Индии). 30 октября того же года Молотов, очевидно, удивляясь скромной японской реакции на свои предложения, еще раз, но более откровенно разъяснил японскому послу Татекаве тезис о том, что «заключение пакта о ненападении развязывает Японии руки на Юге, а с другой стороны, создает для СССР затруднения в его отношениях с США и Китаем. Поэтому полученный ущерб следует возместить» [800]. Татекава действительно сделал шаг вперед, указав на то, что «японское правительство желает заключить с СССР пакт о ненападении, аналогичный советско-германскому пакту о ненападении» [801]. Готовясь к броску в южном направлении, Токио заботился о своих тылах и был готов последовать примеру Германии августа 1939 г. Интересно отметить, что при обсуждении готовившегося советско-японского договора министр иностранных дел Японии И. Мацуока заявил, что его страна «не возражает против выхода СССР в Индию» [802] – тем самым японский представитель подтвердил хорошее знание хода германо-советских переговоров в Берлине в ноябре 1940 г., и, в частности, того предложения, что сделал Молотову Риббентроп 12 ноября 1940 г. [803]

Опираясь на свой успех в Москве (подписание 13 апреля 1941 г. договора о нейтралитете между СССР и Японией), Токио мог заняться решением нефтяного вопроса со своим главным стратегическим противником – Вашингтоном. Для того, что бы сдержать рост японских военно-политических аппетитов, США значительно сократили свой экспорт высокооктанового бензина (для самолетов) и оборудования нефтеперегонных заводов, сохранив, впрочем, поставки в Японию американской сырой нефти (в интересах торгового флота). Госсекретарь США К. Хэлл в своих воспоминаниях утверждал, что разрешение на поставку нефтепродуктов было дано для того, «чтобы Япония не использовала наше эмбарго в качестве предлога для захвата нефтяных источников в Голландской Индии» [804]. Однако оккупация в июле 1941 г. японскими войсками французского Индокитая не могла не вызвать беспокойства Вашингтона (и Лондона), и 25 июля США все же ввели эмбарго на продажу нефти Японии, а 1 августа – и всех стратегических товаров.

Советский исследователь писал об этой ситуации: «если в отношении необходимости глобальной экспансии в правящих кругах Японии в общем господствовало единодушие, то очередность захвата объектов вызывала напряженные дискуссии.

Адмиралы, пользовавшиеся поддержкой части монополистов, с середины 30-х годов отстаивали приоритет южного направления экспансии.

Индия, Таиланд, тогдашние французские колонии в Индокитае, Малайя, Индонезия, Филиппины представляли важнейший источник стратегического сырья, в котором нуждался японский империализм» [805].

Действительно, японский флот, нуждавшийся в больших запасах жидкого горючего, не мог удовлетвориться масштабами добычи сахалинской нефти. «В непосредственной близости от сферы японского господства находятся два нефтеносных района – Северный Сахалин и Борнео, причем Сахалин оценивается как менее значительный» [806]. Можно утверждать, что южное направление агрессии задолго до войны стало приоритетным во влиятельных военно-морских кругах Японии.

Интересно отметить, что нефтяное эмбарго, введенное президентом Ф. Рузвельтом в отношении Японии, сыграло важную роль и в планах Токио и Берлина в отношении СССР – нехватка нефти уменьшала надежды гитлеровцев на подключение японских сил к войне против Советского Союза. Эти расчеты, помноженные на присутствие на Дальнем Востоке советских дивизий, делали планы, подобные «Кантокуэн», иллюзорными. Теперь перед военно-политическими кругами Токио стояли более насущные задачи, и в значительной степени – задача обеспечения японской экономики нефтью.

Таким образом, выработка японской военной стратегии в период с 1 сентября 1939 г. по 7 декабря 1941 г. прошла ряд этапов и подвергалась воздействию разных по значению факторов. Попытки Берлина втянуть СССР в Тройственный пакт вновь обострили отношения Токио с Москвой по вопросу о северосахалинских концессиях, и выйти из ситуации японцы смогли только смелым маневром с подписанием в Москве договора о нейтралитете. Токио продолжил рискованное политическое фехтование и с Берлином, ответив на подписание «пакта Молотова – Риббентропа» указанным договором с СССР, тайный смысл которого заключался в обеспечении подготовки японского удара в южном направлении. Немецкие планы совместного германо-японского удара по СССР с запада и востока рушились, и на этом фоне Берлин преподнес Японии еще один «подарок» – разгром Франции, к индокитайским колониям которой Япония имела давний и устойчивый интерес. Теперь Токио получил еще один довод в пользу «южного варианта» своего участия во Второй мировой войне.

И, тем не менее, к началу войны на Тихом океане японские власти подошли с весьма спорными результатами своей внешней политики. Было очевидно, что с началом боевых действий оставшиеся международные экономические связи Японии будут разорваны, а между тем дефицит только нефти составлял 500 тыс. тонн [807]. Попытки развития технологий синтетического горючего (установки Фишера-Тропша) дали минимальный результата: «из 1054 тыс. тонн синтетического топлива, запланированных на 1941/42 бюджетный год, было произведено 165 тыс. тонн» [808]. В 1941 г. у Японии имелось стратегических запасов нефти в 7 млн тонн [809], однако в апреле 1942 г. это количество снизилось до 5 млн тонн [810]. Исходя из этого можно понять экономическую неизбежность японского удара по Перл-Харбору – только после этого, 10 января 1942 г. Япония, все острее нуждаясь в нефти Нидерландской Индии, объявила Нидерландам войну, и уже к марту необходимые японцам территории были ими заняты; США же после полученного удара утратили свои возможности выступать гарантом «договора четырех держав». Захватив в хорошем состоянии нефтедобывающую и нефтеперерабатывающую промышленность Борнео (Калимантана), японцы смогли обеспечить себе уже в 1942 г. 1,4 млн тонн нефти. Именно эта нефть была спасением для Японии, и ее источники Токио был готов защищать до последнего – в начале августа 1945 г. японцы согласились предоставить Нидерландской Индии независимость (на своих условиях), очевидно полагая, что индонезийцы после этого (не желая возвращения колониальных властей) поддержат японскую армию. (Столь же отчаянно немецкие военные власти пытались удержать последние источники нефти в Венгрии, перебросив для этого резервы даже из-под Берлина.)