Мемуары

Одновременно был ранен и Менотти. Приказ не стрелять заставил почти всех наших отступить в лес; около меня остались все мои доблестные офицеры, в том числе уважаемые наши хирурги Рипари, Базиле и Альбанезе, неустанные заботы которых спасли мне, конечно, жизнь.

Мне противно рассказывать о подлых делах! Но столько мерзости проявили тогда мои современники, что это может вызвать отвращение даже у завсегдатаев клоак. Чего только не было: одни при известии о моем ранении радостно потирали себе руки, ибо считали, что мне нанесли смертельные раны; другие отрекались от дружбы со мной, а третьи клялись, что заблуждались, когда восхваляли кое-какие мои заслуги. Но к чести человеческого рода должен признать, что были и славные люди, которые с чисто материнской заботливостью ухаживали за мной, с сыновней любовью оберегали меня. Первым в памяти встает мой дорогой Ченчо Каттабене, преждевременно отнятый у Италии.

Савойская монархия захватила большую «дичь», она получила то, чего так жаждала, и в том виде, в каком она мечтала ее получить, т. е. в таком состоянии, когда «дичь» долго не протянет.

Ко мне проявили банальную любезность, (которую пускают в ход по отношению к опаснейшим преступникам, когда ведут их на эшафот. Вот к примеру: вместо того, чтобы оставить в госпитале Реджо или Мессины, меня погрузили на борт фрегата и повезли в Вариньяно и мне пришлось проехать через все Тирренское море, испытывая страшнейшие мучения в правой ноге, где рана, хотя и не была смертельной, но все же причиняла адскую боль.

Главное — добычу надо было держать поблизости и в полной безопасности. Повторяю: мне противно говорить о мерзостях и докучать читателям, рассказывая о ранах, госпиталях, тюрьмах, о всех злоключениях, прикрытых королевскими ласками. Итак, меня повезли в Вариньяно, Специю, Пизу, а затем на Капреру. Велики были мои страдания, но столь же велик был и заботливый уход моих друзей. Старшине итальянских хирургов, выдающемуся профессору Дзанетти выпала доля извлечь пулю, сделав мне операцию [364]. Наконец, через тринадцать месяцев рана на правой ноге зажила, но и до 1866 г. мне пришлось влачить бездеятельное и бесполезное существование.

Глава 2

Поход в Тироль,

1866 г.

Прошло около четырех лет со дня моего ранения в Аспромонте. Я человек не злопамятный и быстро забываю нанесенные мне оскорбления, это знали соглашатели, единственный жизненный компас которых — выгода, для чего все средства хороши.

Уже некоторое время поговаривали о союзе с Пруссией против Австрии [365], в связи с чем 10 июня 1866 г. на Капреру прибыл мой друг, генерал Фабрици [366], который по поручению правительства и наших единомышленников предложил мне взять на себя командование многочисленными волонтерами, собиравшимися во всех частях Италии. В тот же день мы с ним сели на пароход, направлявшийся на материк, и поспешили в Комо, где должна была собраться большая часть волонтеров.

Сюда действительно прибыло очень много волонтеров, этой прекрасной пылкой молодежи, всегда готовой сражаться за Италию, не требуя никакой награды. Вместе с ней были блестяще представлены ветераны ста сражений, готовые вести эти отряды в бой. Но пушек им не дали, — ведь волонтеры могли бы их растерять, — а, как обычно, лишь дрянное оружие, недоброкачественные карабины, которыми снабжали регулярную армию; из экономии одели волонтеров в жалкое тряпье и многим бойцам пришлось идти в бой в штатской одежде. Словом, обычная подлость, к которой наших волонтеров приучили приспешники монархии.

Начало похода 1866 г. предвещало Италии блестящий результат; но, увы, он оказался жалким и постыдным. Система, при помощи которой управляют нашей страной, необыкновенно гнусна; государственные средства используются для подкупа той части нации, которая должна быть неподкупной: депутатов парламента, военных и чиновников всех видов. Это те люди, которые легко становятся на колени перед божеством, имя которому собственная утроба.

Разложение, которое принес Бонапарт, усилилось во Франции, и началась раздача колбас и вин войскам, чтобы склонить их к перевороту 2 декабря [367]; это разложение широко распространилось в нашей несчастной стране, которой суждено подражать нашим соседям.

Конечно и в Италии было немало коррупции, а ловких развратителей у нас найдешь, как и повсюду. Все это тесно связано с роковыми успехами империи [368]. Империя лжет и обманывает с момента своего возникновения; хотя и родилась она под мирной звездой, все же беспрестанно подстрекает к войне, без которой немыслимо ее существование; во все времена она направляла свои усилия на подавление свободы, желая повсюду заменить ее деспотизмом. Я утверждаю, что имея перед глазами такой образец коррупции, итальянское общество все больше развращается и заражает нашу армию, призванную стать одной из лучших в мире. Разложение проникает и в ряды крестьянства, составляющего самую многочисленную и сильную часть нашей армии, крестьянства, которое священники держат в невежестве и прививают ненависть к интересам нации. Вот почему в Италии (как и во Франции) мы были свидетелями пресловутого позора у Новары и Кустоцы [369].

Был момент, когда мы освободились от постыдного покровительства Бонапарта, но не умея никогда быть самостоятельными, бросились в объятия другого союзника, по крайней мере, не столь отталкивающего: бросились в союз с Пруссией, достоинства которой превышали, конечно, наши.

Как бы там ни было, поход 1866 г. открывал перед нами широкие горизонты. Нация, хотя и истощенная уже грабительским управлением, была полна энтузиазма и готова на жертвы. Многочисленному флоту предстояло сразиться с более слабым неприятелем, не сомневавшимся в своем поражении. Наша армия, которая впервые почти вдвое численно превосходила австрийские силы в Италии, собрала под свои знамена всех сынов полуострова, от Лилибео до Ченизио, соперничавших друг с другом в желании разгромить векового врага; только чванливое невежество и бездарность того, кто ею командовал, могли привести эту армию к Кустоце [370]. Число волонтеров, которое при посредственном правительстве легко могло дойти до 100 000, было, из-за обычной трусливости, лимитировано примерно до трети этого количества; как всегда, волонтеров снабдили плохим оружием и экипировкой. А когда произошла катастрофа при Кустоце, всего лишь несколько тысяч волонтеров находились в Сало, Лонато и у озера Гарда, меж тем как арьергардные полки все еще оставались в южной Италии в ожидании обуви, оружия и прочих необходимых вещей.

Несмотря на чинимые препятствия, все обещало блестящий исход этой компании, которая должна была выдвинуть нашу нацию в первые ряды европейских народов, омолодить эту старую матрону и вернуть ей славу былых времен римского величия. Но все произошло иначе. Руководимая иезуитами, облаченными в одежду воинов, Италия была вовлечена в клоаку унижений.

Под давлением общественного мнения правительство, всегда враждебное и со страхом относившееся к волонтерам, считая их борцами за права и свободу Италии, вооружило лишь незначительную их часть; причем оружие, формирование волонтеров и удовлетворение их нужд — все носило на себе печать неприязни, недоброжелательства и отрицательного отношения, которое вообще проявлялось к волонтерам. И вот в таком виде их всех отправили за границу, где через два дня должна была разыграться битва. Поспешность, с какой передвигалось войско, и последовавшие немедленно за этим неудачи — все это содействовало концентрации волонтеров; ибо в силу обычных иезуитских интриг, высшие сферы не хотели допустить, чтобы в одном месте было сосредоточено слишком много волонтеров. Поэтому было решено разделить их на две части, оставив половину на юге Италии под каким-нибудь вымышленным предлогом, чтобы скрыть подлинные причины.