История папства

Затем по совету Сарпи дож изгнал всех иезуитов (с самого начала принявших сторону папы) с территории республики и отослал папского нунция с такими словами:

Для папы Павла и его курии наступил момент осознания страшной правды. Попытка наложить интердикт провалилась. Самое ужасное оружие — а ведь в Средние века одной угрозы применить его хватало, чтобы поставить на колени императоров и королей, — утратило свою силу. Хуже того, неудача, постигшая Святой престол, обнаружилась перед лицом всего мира. Урон престижу папства, и без того неизмеримый, рос с каждым днем, пока продолжал действовать его нелепый приговор. Его следовало отменить, и немедленно. Задача казалась непростой, но найти какой-нибудь способ было необходимо.

В течение некоторого времени папа был даже не в состоянии оценить происходящее — столь сокрушительным стал этот удар для его гордости, но в конце концов даже он оказался вынужден согласиться. Святой престол принял предложение французов о посредничестве, и переговоры начались. Венецианцы, опять-таки воспользовавшиеся советами Сарпи, выдвинули тяжелые условия. Прежде всего они отказались ходатайствовать в какой бы то ни было форме о снятии отлучения; любые прошения об этом должны были исходить от короля Франции. Что до двух пленников, то после снятия проклятия венецианцы собирались передать их послу Франции в знак уважения к ее королю, но сохраняя за собой право судить и наказать преступников. Ни в коем случае они не соглашались на возвращение иезуитов (запрет на их присутствие в республике сохранял свою силу в течение следующих пятидесяти лет). Наконец, во многом благодаря посредничеству француза-кардинала, само имя которого — Франсуа ла Жуайез [254] — звучало неотразимо, был подготовлен тщательно составленный декрет, гласивший, что ввиду изменения точки зрения папы и снятия отлучения Венеция отзывает свой торжественный протест. Однако в постановлении не содержалось ни единого намека на неправоту ее действий или сожаление о них.

Итак, в апреле 1607 года, почти через год, интердикт был снят — последний интердикт в истории папства. Более ни один понтифик не смел налагать интердикт, и власть папства в католической Европе навсегда утратила свою прежнюю мощь. Но отмена приговора повлекла за собой не более чем формальное примирение. Павел V пережил публичное унижение; более того, оставалось несколько неурегулированных вопросов, о чем он не собирался забывать. Прежде всего он преисполнился решимости отомстить клирикам, отказавшимся подчиниться его эдикту, — и главным образом виновнику своего поражения, Паоло Сарпи.

После возобновления отношений с Римом Сарпи не сразу оставил свой пост. Ему еще предстояло сделать немало, и он продолжал ежедневно приходить пешком из монастыря сервитов во Дворец дожей, не обращая внимания на все намеки, что его жизни может угрожать опасность. Возвращаясь в монастырь в конце дня 25 октября 1607 года, он спускался по ступеням моста Сан-Фоска, и в этот момент на него набросились убийцы и трижды ударили его кинжалами; затем они сбежали, оставив глубоко вонзившийся нож в скуле их жертвы. Он чудесным образом выздоровел; позднее, когда ему показали оружие, он попробовал его кончик, и у него хватило духу пошутить, что он узнает «стиль» курии. Доказательства его правоты отсутствовали. Но сам факт, что едва не прикончившие его люди, которых к этому времени удалось идентифицировать, тут же бежали в Рим, где в полном вооружении фланировали по улицам и где им так и не предъявили никаких обвинений, наводил на мысль, что если нападение и не было инспирировано самим Святым престолом, оно по крайней мере не вызвало его неудовольствия.

На жизнь Сарпи было совершено еще два покушения, одно из них — в его собственном монастыре. Он уцелел и скончался в своей постели 15 января 1623 года. Но гнев папы преследовал его и в могиле. Когда сенат предложил воздвигнуть памятник в его честь, папский нунций начал яростно возражать, угрожая, что, если что-то в этом роде осуществится, инквизиция объявит его нераскаявшимся еретиком. На этот раз Венеция уступила, и только в 1892 году на Кампо Сан Фоска, в нескольких шагах от того места, где Сарпи чудом избежал мученической смерти, была воздвигнута небольшая бронзовая статуя.

Павел V так и не оправился ни от последствий венецианского инцидента, ни от чувств, вызванных неудачей при покушении на жизнь Паоло Сарпи. Англичане вновь вспомнили о «пороховом заговоре» [255], имевшем место всего за пять месяцев до интердикта; французы винили Святой престол в происшедшем в 1610 году убийстве Генриха IV; вся Европа осознала, насколько слаб папа. Тот, однако, продолжал действовать в соответствии со своими убеждениями, всемерно ужесточая церковную дисциплину и придерживаясь жесткого (и к настоящему моменту отчетливо старомодного, если можно так выразиться) консерватизма, который, казалось, скорее подходил для XVI века, нежели для XVII. Именно он, к примеру, первым начал судебное преследование Галилея за то, что тот придерживался теории Коперника, определявшего Солнце, а не Землю, как центр Вселенной.

Что же касается прочих начинаний, то папа продолжил традицию обновления Рима, начатую в период контрреформации, и прежде всего это касалось собора Святого Петра. Когда в 1506 году началось строительство новой базилики, то, согласно первоначальному намерению Браманте, она должна была иметь в плане греческий (равносторонний) крест; позднее Рафаэль предпочел латинский крест, что подразумевало неф, выдающийся в западном направлении [256], но Микеланджело вернулся к первоначальной идее греческого креста. Именно Павел V и его архитектор Карло Мадерно по причинам, связанным с особенностями проведения службы, а также для того чтобы использовать пространство, занятое базиликой Константина, окончательно остановились на «латинском» варианте с выступающим нефом и западным фасадом. Папа также обеспечил всевозможную поддержку своему племяннику, кардиналу Сципионе Каффарелли (тот в благодарность сменил свою фамилию на Боргезе), в строительстве великолепной виллы Боргезе — первой из больших римских вилл с парковым комплексом, прообразом которых, очевидно, послужила вилла императора Адриана в Тиволи.

Кардинал Сципионе во многом напоминал фигуру времен Ренессанса. К XVII веку понятие «кардинал-племянник» давно перестало вызывать раздраженные замечания; для пап назначение личным советником кого-то из числа ближайших родственников сделалось обычной практикой. Отличие Сципионе от прочих заключалось в его неслыханном богатстве, приобретенном благодаря настоящему потоку бенефициев, стекавшихся к нему, и в том, как он его тратил. Мало кто из пап (а о кардиналах и говорить нечего) оказывал искусствам столь щедрое покровительство [257]. Но не меньшую щедрость он проявил, реставрируя церкви, за которые, будучи кардиналом, нес ответственность — в особенности в случае церкви Сансебастьяно-фуори-ле-Мура, одной из посещавшихся паломниками базилик, над которой он работал семь лет.

Несмотря на то что папа Павел полностью поддерживал племянника в его начинаниях, он не разделял его вкусов. Хотя чрезмерный аскетизм был ему совершенно чужд, его привычки в повседневной жизни отличались простотой и скромностью. Тем не менее, подобно едва ли не всем своим предшественникам эпохи контрреформации, он обладал той непоколебимой уверенностью в себе, которая позволила сохранить католическую церковь как единое целое в периоды самых тяжелых кризисов в ее истории. В ситуации, когда во всей Европе, за исключением Италии и Пиренейского полуострова, продолжались волнения на почве религии и исход длительной борьбы конфессий до сих пор оставался неясен, твердое руководство из Рима имело решающее значение. К счастью, даже неудачные меры периода контрреформации — учреждение инквизиции, создание Индекса, переоценка степени превосходства Святого престола, энтузиазм иезуитов и еще одного-двух недавно основанных орденов — все до одной стали проявлениями уверенности, а не трусости. Когда в ноябре 1620 года (прошло более ста лет после того, как Мартин Лютер прикрепил свои 95 тезисов к двери собора в Виттенберге) папа Павел V во время празднеств по случаю победы в сражении при Белой Горе перенес внезапный инсульт, могло показаться, что все же самое худшее позади и церковь выжила.