Всемирная история. Том 4. Новейшая история

Несчастный жребий выпал на долю Италии — страны, которой Наполеон, кроме благодеяний в управлении и в правительстве, оставил великое, знаменательное имя «королевства Италии». Об этом теперь не было и речи; полуостров, самой природой предназначенный к единству, принято было называть Италией, но только как собирательное название средних и мелких, а также отчужденных провинций; австрийские провинции — Венеция и Ломбардия — названы были Ломбардо-Венецианским королевством; в королевстве Сардинии и на юге, в королевстве обеих Сицилии, восстановлены Бурбоны; великое герцогство Тосканское, герцогство Парм-ское, герцогство Моденское и самое невозможное из всех государств — Церковная область, находились под управлением главы хорошо организованной, корыстолюбивой Римской Церкви, этой всемирной державы, влияние которой распространялось на всю вселенную. Одно то, что область эта занимала середину полуострова, делало невозможным всякое политическое единство Италии.

Для Германии и Швейцарии приходилось изыскивать какую-нибудь форму правления, в которой выражалась бы и признавалась политическая общность отдельных частей этой древней федерации. Прения, споры и конституционная путаница привели Швейцарию к очень шаткой федерации из 22 кантонов различной величины, причем центр тяжести находился в отдельных кантонах, а об общем союзе, законодательстве и внешней политике не было и речи. В Германии затруднительно было установление границ; но с этим справились, и Германия 1815 года представляла из себя нечто менее безобразное, чем прежняя Германская или Римская империя, состоявшая примерно из 300 владельческих территорий.

Новая Германия, политические основы которой изложены были в германском союзном договоре, от 8 июня 1815 года, следовательно, Германский союз состоял всего из 33 государств всяких величин. Четыре государства — Австрия, Пруссия, Дания и Нидерланды — принадлежали к союзу только частью владений своих. Членами «чисто немецкими» были королевства: Баварское, Ганноверское, Саксонское и Вюртембергское, курфюршество Гессенское, шесть великих герцогств, 14 герцогств и княжеств; некоторые из них равнялись всего нескольким квадратным милям. Из целого ряда некогда могущественных имперских городов оставалось только четыре: Франкфурт-на-Майне, Бремен, Гамбург и Любек. Смелые патриотические надежды на восстановление настоящей немецкой национальной империи не оправдались. Цель Союза была самая скромная: «Сохранение внешней и внутренней безопасности Германии и независимость и неприкосновенность отдельных немецких государств».

Конгрессу удалось, таким образом, восстановить внешний порядок в делах Европы. О немногих общих постановлениях, как-то: отмене торговли неграми, установлении свободы плавания по рекам, протекающим в различных государствах, не стоит и говорить, да, в сущности от такого собрания нельзя было и ожидать большего. Конечно, велика была разница между настроением и надеждами, возбужденными последней войной, и более чем скромной действительностью. Самые могущественные чувствовали это: подписанный и обнародованный 26 сентября 1815 года акт, названный договором и подписанный императорами России и Австрии и королем Пруссии, в трех параграфах заключал обязательства и обещания этих государей, представителей трех главных христианских религий: быть братьями, управлять своими народами и войсками в духе братства, как отцы семействами; народам советовали ежедневно упражняться и укрепляться в обязанностях христианина и приглашали остальных государей примкнуть к этому союзу, названному кратко — Священным союзом.

В сущности, это был пустой разговор, так как сам руководитель конгресса, Меттерних, втайне относился к договору непочтительно, называя его пустословием (verbiage). Надо помнить, что значение в мире действительности этих слов о христианстве и братстве было то же, что «братство, свобода и права человека» в якобинском государстве. Примечательно то, что трое государей, один римско-католик, один греко-православный и один протестант — заявили о своей принадлежности к такому христианскому братству, тогда как папа не участвовал в нем вовсе и даже протестовал, впрочем, безуспешно, против такого умиротворения Европы, при котором не могли не санкционировать старинные утраты римской Церкви. Большого значения не имело и это, так как евангельская свобода и христианская терпимость проникают в сердца не сверху, не от великих мира, не по предложению властей духовных или светских, но постепенно зреют в душе и сердце массы и таким образом распространяются в мире.

Из всего этого была одна прямая выгода: мир — время для мирных занятий, столь необходимое всюду, после двух десятилетий непрерывных войн, истощивших целую часть света. Для этой работы начинания последних десятилетий не пропали и скоро выяснилась огромная перемена, началом которой служил 1789 год. Выяснился тот высокий принцип, что народ должен сам определять политический порядок, при котором он желает жить, и что необходимо выработать такую форму правления, при которой народная воля могла бы проявляться и высказываться.

Новое современное открытие — народ-правитель, le peuple souverain, — не только был в состоянии разрушить прежний строй во Франции, совершить разные бесчинства и ужасы; он сумел также выказать себя на войне выше прежнего уровня, выше императоров, королей, принцев и великих мира. Добрая доля этого прежнего строя, с худшими его злоупотреблениями и нелепостями, пропала навеки, сделалась невозможной. Но революция вышла из берегов, перешла границы: она захотела дать свободу народам вообще и в частности; она стала действительно или прикидывалась космополитичной. В этом ей не посчастливилось, и дальнейшие события научили европейские народы совершенно иному. Во Франции из хаоса вышел военный деспотизм. Деспот сделался тираном целой Европы. Сам не имея отечества, он оскорблял и унижал национальный дух с неслыханной жестокостью. В борьбе против него различные народы — испанцы, австрийцы, русские, пруссаки — вполне сознали свои народные особенности и права и ясно поняли, что ту свободу, которую сулил 1789 год, нельзя получить готовой из-за границы, что всякий народ должен вырастить ее на родной почве и что началом ее служит национальная независимость. В этом смысле справедливо называли последние войны за независимость — войнами за свободу.

Борьба за независимость окончилась, можно было приняться за работу освобождения. Всякий народ должен совершить это по-своему и хорошо, что идеи национальные так окрепли в последние войны. Рядом с неизбежно односторонним национальным чувством приобретало все большее значение сознание общности интересов европейских, и оба понятия эти росли и крепли рядом во все девятнадцатое столетие: единство национальное и общность интересов европейских. Последним словом времени этого и до сего дня была — свобода. Главный интерес истории этого времени (до некоторой степени это главный интерес всей истории человечества) составляет борьба народов для достижения благ свободы, в сущности очень сложной; любопытство проследить за прогрессом его и задержками, за теми силами, которые способствуют прогрессу или останавливают его, узнать истины и заблуждения, доблести и ошибки, отношения, при этом стремлении к свободе, отдельных личностей, целых обществ и поколений.

Можно разделить период с 1815 года и до конца XIX века большим кризисом, разразившимся в середине столетия (1848–1852 гг.) на две совершенно различные части, и мы проследим судьбы народов до этого кризиса, введением к которому послужил переворот во Франции. Руководящей или путеводной нитью мы примем старинное этнографическое деление народов на романское, германское и славянское племена, хотя в нашем Старом Свете народонаселение является очень смешанным; так, например, даже Австрию мы вынуждены признавать государством германским, несмотря на то, что в состав ее входят три главные народности и еще несколько их разветвлений.