Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну

О том, что комитетом получена какая-то важная телеграмма, узнал тот же Розенберг. Спиридович не поленился немедленно обратиться на телеграф и получить копию телеграммы. По ее тексту он догадался о прибытии самого Гершуни.

Встреча была подготовлена. Демидюк узнал Гершуни и его схватили. Произошло это 13 мая (старого стиля) 1903 года. Так через семь месяцев сработало предательство Азефа.

Вот тут Азеф совершил какой-то невероятный маневр, о котором (к сожалению – без ссылки на первоисточник), рассказывает Л.Г.Прайсман: «Оставленный вместо Азефа, С.Петрашкевич был арестован в середине мая 1903 года, на даче под Петербургом был обнаружен склад литературы, произведен был и ряд других арестов. Но полиция ликвидировала далеко не все, о чем она знала. Нужно было дать возможность выступить Азефу в роли мага-чародея. Он организовал новый склад литературы (он сам упаковывал книги для перевозки на новое место), и его престиж в партии возрос еще больше. Там, где он, – всегда успех, стоит ему уехать, сразу провал, а как только он возвращается, положение улучшается как по волшебству. Ну как не верить в такого человека?» [578]

Вслед за этим Азеф поспешил из Петербурга за границу. 8 июня (нового стиля) он оповестил об этом Ратаева телеграммой из Берлина в Париж: «я в Берлине второй день» [579] – следовательно, если ему верить, то он попал туда 25 или 26 мая старого стиля. Только в конце июня он объявился у Ратаева.

Вот теперь можно вернуться к вопросу о том, почему Азеф не предал Гершуни весной 1903 года.

После покушения на Богдановича (о нем писали газеты, и Азефу не могло это остаться неизвестным) Азеф должен был быть в предельном напряжении: что же случилось с Гершуни, который, как Азеф прекрасно знал, должен был находиться именно в Уфе? Гершуни, между тем, исчез – газеты ничего не сообщали о нем в связи с уфимским делом.

Едва ли Азеф должен был дожидаться Гершуни где-то в Двинске: скорее, согласно их первоначальным планам, Гершуни должен был дожидаться Азефа и собранных им террористов где-то в Уфе. Поэтому Азеф сам должен был выехать на поиски. Но куда?

Если план заезда Гершуни в Киев был импровизацией, тогда об этом не знал Азеф, и делать ему самому в Киеве было нечего. Ехать в Уфу – в горячку после покушения – тем более не имело никакого смысла. Почему Азеф поехал именно в Петербург, а не куда-то еще – не совсем ясно с точки зрения мотивов его встречи с Гершуни, но именно в Петербурге Азеф мог скорейшим образом узнать от своих знакомых (Зубатова, Лопухина или Медникова), что же случилось в Уфе и не случилось ли что с Гершуни.

Поэтому, скорее всего, Азеф оказался в Петербурге еще до ареста Гершуни – и помимо собственных забот занялся сразу дачными делами с нелегальной литературой. Много позже, в 1908 году, социалисты-революционеры совершенно не допускали предательство Гершуни Азефом; скорее всего, именно сопоставление маршрутов того и другого, достоверно установленных, и исключило такое предположение.

Но вот Азеф узнает в Петербурге об аресте Гершуни. От кого? Скорее всего – от революционеров, т.к. охранники (т.е. Зубатов и Лопухин; Медников пока оставался в Уфе) ничего не сообщают о том, как они информировали об этом Азефа и что было потом, а ведь им-то обязательно показался бы подозрительным дальнейший маневр Азефа, узнавшего эту новость. Для революционеров же это стало эпизодом, не стоящим внимания: Азеф узнал об аресте Гершуни и сразу выехал за границу – принимать срочные меры для восстановления дел; что же может быть естественнее?

Затем, попав за границу, Азеф постарается создать впечатление у Ратаева, что это произошло еще одним или двумя днями раньше, чем случилось на самом деле. Для чего? Не иначе как затем, чтобы затушевать причину бегства из России: уехал якобы не тогда, когда узнал об аресте Гершуни (интересно, когда об этом сообщили газеты?), а раньше.

Из всего этого однозначно следует, что Азеф смертельно боялся ареста Гершуни, а бояться он этого мог только по трем причинам в совокупности.

Первая: Гершуни (не Мельников, не Крафт, не Григорьев или кто-нибудь еще) был единственным на территории России человеком, который знал истинную роль Азефа в уже осуществленных и еще готовящихся террористических актах.

Вторая: Азеф был убежден, что риск того, что Гершуни выдаст его полиции, достаточно велик. Порукой этому было и то, насколько изучил своего друга сам Азеф (а Азеф, похоже, никогда не ошибался в людях!), и то, что он мог узнать о прошлом поведении Гершуни от Зубатова.

Третья: Азеф был убежден, что руководство полиции, ознакомившись с его истинной ролью, ни за что не простит ему такого предательского поведения – и необходимо немедленно бежать за границу.

Вот такой получается расклад!

Он и дает точный ответ на вопрос, почему сам Азеф тем более не мог и не хотел выдавать Гершуни полиции.

Не известны подробности того, чем же занимался Азеф в первый месяц пребывания за границей, но основной сюжет чрезвычайно интересен.

Арест Григорьева в феврале 1903 года досконально раскрыл руководству Департамента полиции всю структуру БО. Кроме роли Гершуни выяснилась и важнейшая роль, которую играл заграничный представитель Боевой Организации М.Р.Гоц. В марте 1903 года по требованию российского правительства Гоц был арестован в Италии.

На страницаах итальянской прессы развернулась борьба по вопросу о выдаче Гоца России. Этот сюжет завладел всем итальянским общественным мнением. Политическая кампания завершилась полным фиаско царской дипломатии: в июне Гоца выпустили на свободу. К несчастью для него, этот инцидент серьезно подорвал его и без того не блестящее здоровье.

Легко понять, кто был закулисным дирижером этой кампании.

В 1903 году это, конечно, скрывалось из конспиративных соображений, зато красноречивое умолчание о важнейшем эпизоде в позднейших мемуарах В.М.Чернова, как и в других аналогичных случаях, однозначно указывает на решающую роль Азефа.

Теперь становится более понятной и по-человечески оправданной неуязвимость Азефа в отношении неоднократных попыток его разоблачения революционерами в 1903-1906 годы – Гоц не мог не стоять горой за своего спасителя.

Разумеется, в данном случае Азеф действовал не по воле петербургского начальства. Ратаев свидетельствует и о крайней подавленности Азефа, и о чрезвычайной его раздраженности на начальство. Департамент он обвинял в аресте Ремянниковой, а непосредственно Плеве – в Кишиневском погроме.

Но, как мы помним, после этого ареста (в феврале) и погрома (в апреле) прошло уже немало времени; Азеф мог бы эмоционально и поуспокоиться, тем более что особой нервозностью он не отличался. Но сейчас были весомые причины нервничать: Гершуни был арестован и вел себя на допросах пока неизвестно как, а отношения с Зубатовым и Лопухиным еще до того предельно натянулись.

И вовсе не благородные мотивы двигали Азефом, спасавшим Гоца от выдачи России: Азеф не мог допустить попадания к русским властям еще одного человека, полностью посвященного в самые интимные стороны его, Азефа, антиправительственной деятельности!

Мало того, явиться на глаза Ратаеву Азеф рискнул только тогда, когда убедился, что опасность попасть Гоцу в руки полиции в ближайшие времена ликвидирована. Гершуни, таким образом, оставался единственным свидетелем, способным уличить его перед Зубатовым, Лопухиным и прочими начальниками – а это уже давало шансы оспаривать его возможные обвинения.

Но, как выяснилось позже, от неприятных объяснений по крайней мере с Зубатовым Азеф был освобожден.

Уфимское убийство и арест Гершуни подвели черту и под деятельностью БО, и под остатками доброго отношения Плеве к Зубатову. Карьера последнего должна была в ближайшее время катастрофически обрушиться.