Римская диктатура последнего века Республики

Наконец, армия предопределила формальный распад триумвирата и переход политической борьбы на новую стадию — за единоличное военно-политическое лидерство. Показательна в этом отношении ситуация, сложившаяся на Сицилии после разгрома Секста Помпея. Лепид сконцентрировал там 22 легиона против 7 легионов Октавиана. Имея очевидное превосходство, Лепид потребовал от Октавиана покинуть Сицилию. Однако легионеры отказались сражаться ^{640}. Лепид остался без армии, был вынужден сдаться, Октавиан лишил его власти и отправил в ссылку (Vell., II, 80, 1; Suet., Aug., 16; 54; Арр. В. С., V, 122—126; Dio Cass., XLIX, 14; L, 11—12). Хотя политическая ситуация, возникшая в 36 г., была гораздо сложнее ^{641}, поскольку на ее развитие влияли и «подрывная» деятельность Октавиана среди легионеров Лепида, и близость Лепида, в том числе и родственная, к республикански настроенным кругам, и т. п., нельзя отрицать того факта, что именно отношение армии к происходившим событиям определило их исход. Необходимо обратить внимание на общую тенденцию военно-стратегического поведения легионеров. Дезертирство имело четкую направленность: сначала от противников цезарианцев к триумвирам, а затем — к Октавиану. Цезарианская и постцезарианская армия, волею судьбы вынужденная сражаться в разных лагерях, искала лидера, способного заменить ей Цезаря.

Настроения армии определяли общественное настроение в Риме ^{642}. Думается, не остались незамеченными в римском обществе куплеты, которые распевали воины во время триумфа Лепида и Мунация Планка: «Не над германцами, но над галлами торжествуют оба консула — De Germanis, non de Gallis duo triumphant consules» (Vell., II, 67, 2). Заметим, что термин germanus — Germanus обозначал в латинском языке не только «германец», но и «родной брат». Было известно, что оба консула включили в проскрипционный список своих родных братьев. Таким образом, куплеты приобретали характер социально-политической сатиры, выражали общее мнение по поводу политики триумвиров и отчасти это мнение формировали.

Армия была опорой социальной политики триумвиров: при осуществлении землераспределения и подавлении выступлений римско-италийского населения, недовольного осуществляемой ими экономической политикой; во время проскрипций и т. п. (Арр. В. С., IV, 35).

Таким образом, все решения II триумвирата, в том числе и в отношении самих триумвиров, принимались не только при участии легионов, но порой под их давлением, во всяком случае, с оглядкой на реакцию солдат и ветеранов ^{643}. Характерное суждение в этом отношении высказал Децим Брут в письме к Цицерону, написанном еще 5 мая 43 г. сразу после победы над Антонием под Мутиной. Он писал: «…Цезарю (Октавиану) невозможно приказать, но и Цезарь не может приказать своему войску — одно хуже другого — sed neque Caesari imperari potest nee Caesar exercitui suo, quod ut-rumque pessimum est» (Cic. Ad Fam., X, 10, 4). Ситуация усугубилась во время правления II триумвирата и особенно после победы триумвиров над республиканцами, когда стало очевидно, что теперь «война велась не ради пользы Рима, а в интересах правителей, желавших произвести государственный переворот» (Арр. В. С., V, 12). Италия и провинции оказались наводнены солдатами и ветеранами. Накануне сражения при Филиппах, по подсчетам П. Бранта, на которые опирается и А. Б. Егоров, армия цезарианцев насчитывала 110 тыс. человек, республиканцев — 90 тыс. ^{644} Со времени основания союза до формального распада триумвирата, т. е. с 43 по 36 г., количество легионов, стоявших под командой триумвиров, увеличилось более чем в 2 раза. Власть фактически перешла к легионам. К правителям, нуждавшимся в солдатах как опоре своей власти, воины относились с пренебрежением. Аппиан рассказал характерный эпизод: однажды накануне земельных раздач ветераны собрались на сходку с раннего утра и порицали Октавиана за долгое отсутствие; тогда центурион Нонний стал упрекать их за непочтение к командующему; за это они убили его, а труп бросили на дороге, по которой должен был пройти Октавиан (Арр. В. С., V, 16). Характерное суждение по этому поводу мы встречаем у Веллея Патеркула, который отмечал, что «в большинстве случаев, сознавая свою многочисленность, (войско) уклоняется от военной дисциплины и считает, что, чего не достигло просьбами, может выжать (силой) — …plerumque contemplatus frequentiam suam a disciplina desciscit et, quod cogere se putat posse, rogare non sustinet» (Vell., II, 81, 1).

Это определяло сложное отношение триумвиров с армией. С одной стороны, чтобы противостоять политическим противникам, они были вынуждены постоянно наращивать численность своих войск, с другой — вести умелую политику, направленную на сдерживание агрессивных настроений легионеров. Отношения триумвиров с легионами осложнялось еще и тем, что, несмотря на разногласия вождей, солдат объединяли узы политического единства: большинство из них служили в армии Цезаря и ощущали солидарность друг с другом, были одинаково опытны и выучены. Это приводило к братанию противников, включению побежденных в войска победителей, а в случае открытого военного противостояния — к особой ожесточенности и т. п. (Арр. В. С., III, 67; IV, 137; V, 46—47) ^{645}. В такой сложной обстановке триумвиры должны были добиться оптимального баланса между преданностью войска, его лояльностью и должной боеспособностью.

Моральная проблема для триумвиров состояла в том, что они вели междоусобные войны. В этом случае сложно было взывать к проявлению истинной воинской доблести, т. к. традиционно считалось, что только в борьбе с внешним врагом проявляется настоящая доблесть — vera virtus.

В организации и управлении огромными воинскими континентами, стремясь обеспечить их верность и боеспособность, они прибегали к самым различным организационным социально-политическим, социально-экономическим и морально-психологическим средствам.

Важнейшим моральным стимулом была присяга, которую легионы давали полководцам. Обычай приносить клятву был чрезвычайно древним ^{646}. Этой клятвой устанавливалась персональная связь воинов и полководца настолько, что порой забывались цели и смысл войны. Именно так действовали легионы Антония в битве при Мутине, «разгневанные, обуреваемые честолюбием, больше следуя собственной воле, чем приказу полководцев, считая эту битву своим личным делом» (Арр. В. С., III, 68). Принесение присяги преследовало комплекс политических и военных целей, но прежде всего имело военный характер ^{647}. Не случайно это средство активно использовал Октавиан ^{648}. Подобной клятвой пытался связать своих сторонников и Антоний (Dio Cass., L, 6, 6), но подробной информации об этом нет.

Важным морально-психологическим средством воздействия на легионы было обращение к традиционным воинским этическим ценностям. Триумвиры использовали лозунг pietas и принципы клиентских отношений, когда обращались к легионам и ветеранам с призывом отомстить за смерть Цезаря. Это должно было придать воинам-цезарианцам сознание правоты того дела, за которое они выступают. Кроме того, это требовало от них заботы о преемниках Цезаря, связанных с ним родством или политическими целями (Nic. Dam. De vit. Caes., XXIX, 115; 117) ^{649}. Так, осенью 44 г. Октавиан, после того как набрал войско, по рекомендации Цицерона выступил перед contio с речью, выдержанной в цезарианском духе. К подобной пропаганде прибегали все члены триумвирата. В период обострения отношений между триумвирами Октавиан вел «подрывную» работу среди солдат Антония (Nic. Dam. De vit. Caes., XXXI, 139; App. В. C, HI, 44; Dio Cass., XLV, 12, 1) и наоборот. Сведения о пропаганде, которая велась Антонием среди ветеранов, есть в корреспонденции Цицерона и его публичных выступлениях (Cic. Ad Att., XV, 8, 1; Phil., II, 100—107). Она имела настолько явную цезарианскую направленность, что вызывала тревогу и опасения умеренных цезарианцев ^{650}. Напротив, пропаганда Октавиана, направленная по большей части на дискредитацию Антония, строилась на основе идей республиканизма и борьбы с тиранией. Однако эти идеи имели не конструктивный, а деструктивный характер, поскольку были направлены на усиление собственных позиций и личной власти.