Как затеяли мужики за море плыть

- Игнаша! - прогундосила безгубая Прасковья Андриянова. - Присоветуй ты нам чего! Скажи, мы тебя послушаем - может, и сгодится!

- А вот чего я присоветую, - твердо сказал Игнат. - Давайте-ка, Бейноски не дожидаясь, двинем в Париж, столичный французский город, да побыстрей, а то не сегодня-завтра лишат нас французы трактамента, заподозрив в тунеядстве. В Париже, я полагаю, найдем мы российского посланника, к которому в ноги кинемся да просить станем разрешенья на возвращение в Расею. Пусть ходатаем нашим будет пред царицей. Домой вернемся, кнутов за воровство получим да и станем жить на родине, а не в поганом углу заморском. Хватит! Погуляли по заморью, все узрели своими очесами - и буде. Возвратиться надо, братцы. Вот и Ваня Устюжинов нам то же скажет. Правда, Ваня?

Но Устюжинов, сидевший здесь же, рядом с мужиками, во французском кафтане, с книгой, промолчал и только перевернул страницу.

- Ну, чего же ты молчишь? - прокричал Игнат, понимая, что, если его никто сейчас не поддержит, мужики не пойдут за ним. - Чего молчишь? Али не ты в Макао ещё в Россию звал? Не ты?!

Иван ответил холодно, не поднимая головы:

- А таперя я иного мнения. Будем господина Беньёвского ждать.

Игнат на Ивана посмотрел презрительно:

- Баба с печи летит, так десять дум передумает. Некрепкий ты в слове своем, Иван.

Игнату за всех ответил Алешка Андриянов, строго ответил:

- Мысли свои крамольные, дурные при собе оставь, Игнаша! Не за тем мы в остроге дрались и толико мучений во время странствий наших принимали, чтоб у посланника в ногах валяться да молить его в Россию нас отправить, под кнут. Позорен и глуп твой план!

И все промолчали, и никто не поддержал тогда Игната. И стали мужики ждать батю своего, и дождались-таки.

Беньёвский возвратился в Порт-Луи марта 19 дня, в карете подъехал к дому, в котором жили мужики, с шумом вошел в покой - в нарядном бархатном кафтане, кружевах, в круглой шляпе с пушистым страусиным пером, духами, помадами благоухающий. За ним несли корзины.

- Ну, детишки, приветствуйте отца своего - вот я весь пред вами!

Человек пятнадцать с воем, с плачем тут же кинулись обнимать Беньёвского, целовали в щеки, в губы, руки целовали. Предводитель, казалось, тоже немало растроган встречей был. Гладил мужиков по голове, руки свои охотно для целованья подавал.

- Ведаю, скучали, - ласково говорил. - Еще бы не заскучать, когда словно овцы без пастыря остались. Ну, будет, будет, с вами я таперя, утешьтесь, - но краем глаза примечал, что не все для приветствия кинулись к нему - остались некоторые на местах своих, сидели и дело свое прежнее работали. - А поглядите-ка, ребятки, какие гостинцы я из Парижа вам привез! Вынимайте все да потчевать себя давайте, - и на корзины указал.

Мужики нашли в корзинах бутылок десять с ликером сладким, ароматным, конфеты, засахаренные фрукты, пирожные. Батю своего благодарили, угощались с удовольствием. Чуть погодя спросил Беньёвский:

- Ну а отчего не вопрошаете, удачно ль мой вояж закончился и посчастливилось ли правительство склонить к устройству колонии на Мадагаскаре?

Со щеками, вздутыми от набитых в рот конфет, ему ответил Андриянов:

- Да уж то одно нам немало приятно, что вернулся ты, отец. Ну да поведай, разрешил ли король французский селиться нам на Мадагаскаре-острове?

Беньёвский, немного недовольный невниманьем мужиков к итогам многотрудной миссии своей, достал из дорожной шкатулки круглый футляр, откуда вынул в трубку скрученный лист бумаги толстой, с лицом, преображенным гордостью самодовольной, развернул:

- Вот, дети, указ за подписью министров королевских, дающий право мне, барону де Бенёв, на заселение восточной части острова Мадагаскара людьми, коих мне заблагорассудится набрать, но с тем расчетом, чтобы колония считалась находящейся под властью короля французского. Сим указом приобретаем мы покровительство Людовика Пятнадцатого и вправе требовать от его величества защиты, а также средств к доставке нас на Мадагаскар, к тому же на покупку всего необходимого и наинужнейшего в постройке домов на острове, и много-много всякого другого. Ну, вы понимаете таперя, что не напрасно торчал я в Париже? Видите, что мытарствам долгим вашим конец приходит и скоро вы станете богатыми, свободными хозяевами, повелителями даже на земле, где нет ни воевод, ни губернаторов, ни пыток, ни тягла государственного. У вас не будет даже необходимости платить налоги, не говоря уже о барщине, работе на другого! О, вы станете счастливейшими людьми на свете! Свободными, повелевающими местным населением людьми! Я же, доставив вас туда, сниму с себя обязанности быть водителем вашим, и вы устроите самоуправление, жить станете общиной свободных землепашцев!

И снова часть мужиков в восторге заспешили к предводителю, целовали ему руки, плакали, благодарили за попечительство такое неустанное. Но далеко не все его благодарили - иные стояли в стороне, молчали. Беньёвский все приметил, бросил им:

- Ну а вы чего же не подходите? Али не рады, что землепашцами свободными станете?

От ватаги этой отделился Суета Игнат, ворот рубахи застегнул зачем-то, сказал:

- Не рады, сударь.

- Отчего же?

- Потому как решили мы, пока ты с правителями францужскими переговаривал, плыть назад, домой, в Расею.

Лицо Беньёвского вытянулось, побледнело, у глаза жилка запрыгала, рот затрясся:

- Как домой?

- А вот так, сударь, в Расею, ибо не полюбилось нам заморье.

- Ах, не полюбилось, - криво усмехнулся предводитель, - а что же вам по нраву более? А? Но зачем я спрашиваю? Понятно - кнут, дыба, уголья, к стопам приложенные, купцы-мздоимцы, вас обдирающие, царица, на граждан своих смотрящая как на быдло, на вьючный скот, вонь ваша, грязь, курные избы! Сие вам нужно?! - закричал он, разъяренный, не в силах от волненья говорить.

Беньёвскому вторил Алешка Андриянов. Выкатил бесцветные бельмы свои и орал:

- Игнашка-а! Ты что, опупел? Куда плывешь-то, куда людишек тянешь? В преисподню-ю! Быть вам всем насмерть засеченными, с языками отрезанными, с глазами выжженными, на колы посаженными! Куда плывете? На смерть!

Но Игнат, перекрывая этот вопль своим густым, могучим голосом, боясь, что крик Алешки склоненных к возвращенью может напугать, задуматься заставить может, сам закричал: