Пестрые истории

А теперь попробуйте подумать головой еретика. Текст говорит не о том, что Господь Бог сотворил раздельно мужчину и женщину. (Моисей позже рассказывает историю с ребром; в этом он, конечно, противоречит сам себе, только это меня не касается.) Хотя и туманно это, но все же текст говорит, что Бог создал такое существо, которое в одном и том же лице являет и мужчину, и женщину, то есть гермафродита. А поскольку это существо он создал по собственному образу и подобию, стало быть, сам Господь был гермафродитом!

Эту ересь официальная теология стремилась решительно подавить. Отчасти серьезными богословскими опровержениями, частью еще более серьезным учреждением — инквизицией с ее камерами пыток и кострами для еретиков.

Однако же битвы буквалистов не прошли бесследно. Сказка об оплодотворяющих самих себя гермафродитах то и дело всплывала вновь и вновь.

В конце XVII века имело огромный успех и выдержало два издания описание одного полного приключений путешествия по Австралии [135].

Автор и сам себя описал как человека, чья жизнь была полна приключений. Сиротой он скитался по морям и по суше, четыре раза терпел кораблекрушение, наконец попал в Австралию. В своей книжке он описал народ, населявший эту до сих пор неизвестную страну, описал его обычаи и нравы. Он рассказал такие интересные вещи о жителях этой таинственной части света, что серьезный французский академический журнал «Journal des Savants» даже пустил его на свои бородатые страницы, открывая экзотику южного полушария научной общественности. Речь шла ни много, ни мало о том, что тамошнее население, все до единого, — гермафродиты. Они оплодотворяют сами себя и все абсолютно довольны этим простым способом. Они не знают борьбы полов и всех сопутствующих волнений и страданий. Случается, что порой они производят на свет в порядке исключения однополое существо, но его как монстра беспощадно уничтожают.

Два издания книги указывают на то, что эти подробности возбуждали интерес тогдашнего ученого мира. Но уже довольно скоро выяснилось, что автор не был сиротой, никогда не попадал в кораблекрушения, поскольку никогда не плавал по морям и не бывал в Австралии. И звали его не Жаком Садером, а настоящее его имя было Габриель де Фуаньи [136], и был он когда-то монахом-францисканцем. А весь этот этнографический опус не что иное, как плод его собственной фантазии.

Легенда о самооплодотворении в более ранней истории имеет свою предшественницу.

Жан Молине [137], французский летописец времен Людовика XI, описал в своей хронике такое событие:

Об этом монахе я прочитал и у Бейля [138](в его «Словаре», в статье под вокабулой «Sadeur»), Бейль, конечно, сильно сомневается и сожалеет, что хроника так скупо завершает свой рассказ, что же стало с монахом после родов?

Мне посчастливилось больше, чем Бейлю: из другого источника открылось продолжение этой удивительной истории и ее конец. Согласно этому источнику, монах был сам из Иссуара в Оверни. Роды-таки произошли, на свет появился хорошо развитый мальчик — так сказать, результат самооплодотворения. Суд решал скоро: несчастного (или несчастную?) приговорили за сатанинский блуд к сожжению вместе с ребенком. Их пепел не рассеяли, как тогда было принято, а закопали, поставив над ним камень с надписью, ставшей притчей во языцех:

Mas, mulier, monacus, mundi mirabili monstrum.

(Мужчина, женщина, монах, жуткое чудовище на земле).

В этой истории, вероятно, есть какая-то правда. Несчастный мужчина-мать скорее всего был женщиной. А эта его сущность не была распознана потому, что ее прикрывали, уж не знаю какие, мужские причиндалы. Ну а почему она не призналась в суде, кто был настоящим отцом, — того, за неимением фактов, даже подозревать нельзя.

Сегодняшние врачи сомневаются, тем самым впадая в ересь, потому что не верят ветхозаветному случаю с Иаковом и Лаваном [139].

Мы читаем в Библии, что Иаков наконец-то оставил службу у эксплуататора Лавана и хотел идти домой вместе с молодой супругой, старушкой Рахилью, за которую отрабатывал двадцать лет. Он знал, что из-за причитающейся ему платы выйдет спор, поэтому и выступил с кажущейся скромной инициативой: не желает он ничего иного, как из овечьего стада вновь народившихся ягнят, да только пестрых. А белые и черные пусть остаются в стаде Лавана.

Тот, конечно, ухватился за отличную сделку, а чтобы еще более уменьшить риск, отогнал всех имеющихся пестрых овец на дальние стада, в трех днях пути, а белых и черных оставил на Иакова.

Иаков, однако, сделал такое: с тополей и орешника нарезал прутьев, зачистил их от коры местами, до пестроты, и перед тем как оставленным на его попечение баранам исполнить свои обязанности с местными овцами, сложил те прутья в водопойное корыто. Скот глядел на пестрые прутья и удивлялся, и зачинал только пестрое племя [140].

Иаков таким способом разбогател. Как говорит Ветхий Завет: «И сделался этот человек весьма, весьма богатым, и было у него множество мелкого скота, и рабынь, и рабов, и верблюдов, и ослов» (Бытие, 30:43). Иосиф Флавий [141] умалчивает о случае с пестрыми ягнятами, сообщая только, что Иаков угнал половину скота Лавана «без ведома того».

Как бы там ни было, а только в рыцарские времена Иакова вряд ли посвятили бы в рыцари. Потому хитрости ему хватало: проделка, которой он одурачил отца своего. Упоминаю об этом здесь только потому, что Исав мог быть первым на земле монстром — настолько космато было его тело, что Иакову удалось спрятанными в козий мех руками выманить отеческое благословение. «Голос Иакова, а руки Исавовы», — сказал обманутый слепец.

Можно было бы еще рассказать о пособничестве матери, о сомнительной истории с тарелкой чечевицы, о Рахили и украденном истукане — но все это относится скорее к области уголовного права.

Я продолжаю.

У грека Гелиодора в его романе «Эфиопика» есть такой эпизод: царь сарацинов Гидасп и его супруга рассказывают историю Персины. Нам здесь требуется только самое начало этой истории, дело происходит ясным днем, когда царь влюбленным мужем входит к своей жене. Тут самое важное — дневной свет. Ведь в этом объяснение, почему чернокожая царица от своего чернокожего мужа рожает беленькую девочку. Во время царских объятий перед взором супруги постоянно была одна картина, висевшая на стене и изображавшая освобождение Андромеды, сияющая красота белоснежного женского тела, она с такой силой повлияла на царицу, что результатом стало фатальное изменение цвета кожи родившейся девочки.

И все же это книга. Но известна также и схожая реальная история. Ее косвенным участником стал Гиппократ [142].

Одна белая царица попала в беду, потому что ее семейная жизнь была омрачена рождением черного ребенка. Она могла бы уже готовиться к смерти, если бы великий врачеватель не вступился за нее. Он подметил, что в комнате у царицы висела картина, изображающая негра, и смог помочь женщине тем, что применил к ней теорию глубокого потрясения восхищением, и тем самым отмыл ее честь добела.