Ошибка канцлера

– За дерзость, говоришь... Это ты сейчас про красоту-то придумал?

– Всегда так думал, с тех пор как увидал вас во дворце царском.

– Когда ж это случилось?

– Тому лет пятнадцать. С тех пор не знаю и вообразить не могу иной красоты воплощенной.

– Изменилась я с тех пор, Иван Иванович.

– Вы стали еще прекрасней, ваше величество, и вы это знаете! Самые прекрасные кавалеры Европы повторяют вам это каждый день, не сомневаюсь. Чем вас могут удивить мои слова! А когда вы скачете на лошади, спрыгиваете с седла, кто может удержаться от возгласа восхищения. Я не говорю о танцах – они ваша стихия, и вы не знаете себе в них равной. Но ради бога простите, ваше величество, я опять позволил себе забыться в присутствии монархини и заслужил десятикратное наказание.

– Да не сержусь я на тебя, с чего взял?

– Благодарю вас за милосердие, но я могу его исчерпать своими неуместными восторгами.

Лондон

Министерство иностранных дел

Правительство вигов

– Милорд, на этот раз победу Бестужева можно считать полной! Лесток в Тайном приказе.

– По обвинению?

– Точного смысла обвинений наш резидент не знает, зато ему известна подлинная подоплека ареста и следствия – провал очередной интриги против канцлера.

– Но резидент уверен, что речь идет именно о Лестоке, а не о каких-нибудь его свидетельских показаниях по чьему-то делу?

– В отношении этого ни малейших сомнений нет. О винах Лестока открыто заявлено при дворе.

– Итак, Франция потеряла все свои позиции при русском дворе.

– Лесток объявлен ни больше ни меньше как политическим преступником и подвергнут пыткам.

– Да, нельзя сказать, чтобы правление Елизаветы отличалось большей гуманностью, чем правление императрицы Анны.

– Ни в коей мере. Даже самый приблизительный подсчет политических преступников, сосланных в Сибирь, показывает, что число их возросло по сравнению с годами Анны почти втрое. Удивительно другое. Елизавета ни мгновенья не колеблется подвергать пыткам даже самых близких ей людей. В чем бы ни выражалось ее неудовольствие против Лестока, он сыграл большую роль в ее вступлении на престол.

– Поэтому императрице давно следовало от него избавиться. Не исключено, что Бестужев разобрался в ситуации и подсказал императрице столь выгодное для него самого решение. И все же как определяется, хотя приблизительно, обвинение Лестока?

– Вмешательство в компетенцию канцлера и в сношениях с иностранными державами.

– Вариант обвинения маркиза де ла Шетарди. Такой поворот возможен всегда, тем более граф имел неосторожность продолжать получать пенсию от французского правительства.

– А французское правительство – неосторожность выплачивать эти суммы в виде постоянной пенсии. Дорогие подарки выполнили бы ту же роль, не оставляя столь заметных следов.

– Несомненно. Но Лесток любил наличные деньги и имел бы трудности с перепродажей подарков.

– Это не основание, чтобы рисковать своей головой так, как рисковал граф. Где находится Лесток?

– Пока в Петропавловской крепости, и, по мнению резидента, пробудет там долго. Бестужев сам включен в ход следствия и слишком заинтересован, чтобы оно тянулось по возможности дольше.

– Изоляция ото всего окружения и Франции.

– А главным образом полная невозможность организовать какое бы то ни было вмешательство со стороны.

– Вмешательство со стороны в отношении человека, обвиненного в государственной измене и шпионаже? Кто бы пошел на подобное безрассудство! К тому же Бестужев до конца будет стоять на страже своей жертвы. Выпущенный Лесток был бы для него слишком опасен.

– И еще одна, хотя и не столь существенная, новость, милорд. Степан Лопухин скончался в ссылке в Сибири.

– Теперь императрица могла бы проявить милосердие в отношении жены и сына, если, конечно, они живы.

– Племянница Анны Монс и ее сын живы, но никаких послаблений в отношении их наказания не последовало.

– Но ведь у былой красавицы, кажется, вырезан язык?

– Тем не менее это не удовлетворило жажды мести императрицы.

Итак, крестник Петра I, архитектор, которому Елизавета Петровна решается поручить самую важную для нее постройку. Но ведь о крестнике Петра I говорили и члены семьи Лопухиных, обвиняя Бестужева-Рюмина в „злокозненных хитростях“, связанных со строительством Климента. Привлеченные к следствию по мнимому заговору против только вступившей на престол Елизаветы, они всячески пытались очернить будущего канцлера, видя в своих несчастьях его жестокую и расчетливую руку. Так что же, Петр Трезин, молодой, талантливый помощник Земцова, которому явно благоволила новая императрица? Но сначала – обстоятельства возникшего у Бестужева-Рюмина решения.

Распоряжение о строительстве петербургского собора последовало 7 декабря 1741 года. По словам документа, „ее императорское величество, будучи в новопостроенных лейб-гвардии Преображенского полку солдатских слободах, соизволила высочайше указать: на том месте, где гренадерской роты съезжая была, построить каменную церковь... и на построение оной для сбору денег сделать книгу и сей ее императорского величества высочайший указ впредь для исполнения записать в книгу“.

Здесь Елизавета выступает настоящей дочерью своего отца: памятник ее восшествия на престол не должен отягощать лишними расходами царского кармана. Для тех же, кто делал добровольные пожертвования, размер вносимой суммы связывался с перспективой служебной карьеры и императорского благорасположения. Первоначальная сумма, на которую решила разориться Елизавета Петровна, составила пятьдесят тысяч рублей. Десятого декабря о строительстве замоскворецкого Климента объявляет Бестужев-Рюмин и ассигнует на него семьдесят пять тысяч – примерно столько, сколько в конечном счете удалось собрать для Преображенской слободы.

Впрочем, от суммы объявленной до суммы затраченной дистанция огромного размера – на нее и рассчитывает канцлер. Следит за настроениями императрицы. За тем, как складываются судьбы тех, кто ее окружает.

От этого и зависят его денежные распоряжения: не опоздать бы, но уж тем более и не потратиться зря.

Петербург. Зимний дворец

Императрица Елизавета Петровна, М. Е. Шувалова

– Что это ты, Мавра Егоровна, долго ждать себя заставляешь? Второй раз за тобой посылаю. Дела, что ль, какие неотложные?

– Никак нет, государыня, просто так я замешкалась, не гневайся.

– И жмешься ты чего-то, в глаза не глядишь. Знаешь, что ли, о чем разговор пойдет?

– Откуда знать, матушка. О чем, может, и станешь догадываться, да мысли-то это ненужные, страшные, прочь их, как мух надоедных, гонишь.

– Авось обойдется, значит, так рассуждаешь, Маврушка? А тебе-то что за печаль? За кого болеешь, чего опасаешься?

– Да не спрашивай ты меня, матушка, уволь, лучше уж сама скажи, чего надобно от меня.

– Ну коли так, так так. Потолкуй, Мавра, с Алексеем Григорьичем, скажи, хочу, чтобы со дворца съехал.

– Матушка Елизавета Петровна!

– Что такое? Чего зашлась?

– Не надо, матушка, повремени, голубушка ты наша! Повремени, Христом богом прошу. Глядишь, с мыслями соберешься, охолонешь, опять все по-старому пойдет. Сколько лет с Алексеем Григорьевичем прожила в мире да согласии, ну когда какое неудовольствие и бывало, так не без этого – жизнь-то она непростая. Он ли тебя не любит, он ли о тебе не заботится. Сердцем к тебе прикипел, а ты разом – из дворца! Красавица ты как была, так и осталась, а все же годков-то тебе набежало. Со стороны не видно, да уйти от них не уйдешь. Без малого двадцать лет никто не нужен тебе был, а тут накось, все наперекос пойдет. Рушить старое-то легко, да будет ли новое лучше-то, кто знает. Да и что за новое – смех один...

– Вот и договорилась ты, Мавра, до словечка заветного. Смешно, значит, тебе стало.

– Да говорится это так На деле какой смех – слезы одни. Прости, матушка, если по глупости сорвалось. Да только юнец совсем Иван Иванович-то. Что тебе от такого радости на твои-то годы. Так, забава одна, да и та надоест.