История Советского Союза. 1917-1991

Усиленной критике в советских средствах массовой информации подвергся Ота Шик, заместитель премьер-министра Чехословакии. Он был архитектором экономической реформы, предполагавшей децентрализацию управления экономикой, использование цифр дохода в качестве важнейшего планового показателя и лишение неэффективных фирм постоянных государственных дотаций. Целью этих изменений было повышение производительности и побуждение предприятий более чутко относиться к нуждам потребителей. Это было похоже на те реформы, которые в Советском Союзе в 1965 г. начал Косыгин, но гораздо радикальнее. Больше всего, однако, советское руководство было обеспокоено тем, что, помимо прочих политических следствий этих реформ, Чехословацкая коммунистическая партия, в отличие от КПСС, изучала их всесторонне и без всяких ограничений. На заводах полным ходом шел эксперимент, дававший рабочим возможность принять более деятельное участие в управлении производством. Поскольку теперь плохо работавшие предприятия могли быть закрыты, у рабочих был прямой интерес не допустить этого.

Совершенно очевидно, что именно чехословацкие события стали причиной того, что реформа Косыгина, так и не успев как следует начаться, была потихоньку свернута в течение 1968 г. и после него. Правда, официально об отказе от нее не объявлялось.

Как и в Венгрии в 1956 г., именно рабочие оказали наиболее серьезное сопротивление советской оккупации. Рабочие завода ЧКД, расположенного в пригороде Праги Высочаны, пригласили делегатов XIV съезда ЧКП заседать в своих помещениях (вторжение опередило начало его работы). Это и было сделано. Съезд работал втайне — что говорит о большой изобретательности его участников. В своей резолюции съезд осудил оккупацию, оставил Дубчека на посту первого секретаря и для оказания ему поддержки избрал Центральный комитет, состоявший из одних реформистов. Скованный условиями навязанного советским руководством договора, Дубчек, однако, был вынужден дезавуировать решения съезда.

Продолжалось создание рабочих советов, которые, по меньшей мере формально, сохраняли значительный контроль над администрацией в течение еще нескольких месяцев после вторжения. Полный проект закона о самоуправлении социалистических предприятий увидел свет только в январе 1969 г., когда все, в сущности, было уже ясно. Власть рабочих советов все больше и больше ограничивалась прежней партийной администрацией заводов. Окончательно они были запрещены в июле 1970 г. на том основании, что стремились “уничтожить централизованное планирование и влияние Коммунистической партии, социалистического государства и профессиональных союзов на управление национальной экономикой”.

В обществе в целом процесс “нормализации”, или восстановления власти номенклатуры, развивался медленно, но верно. Дуб-чека в апреле 1969 г. сменил более приемлемый для Москвы Густав Гусак. Реформистов по одному убирали с высших партийных и государственных должностей и переводили на менее значительные. В конце концов они получали унизительно незначительную работу где-нибудь в провинции (так, Дубчек стал егерем в Словакии). Показательных судов над основными действующими лицами чехословацких событий не было, однако состоялись суды над некоторыми второстепенными фигурами. В партии была проведена тщательная чистка: каждый ее член проходил собеседование в проверочной комиссии, где с пристрастием допрашивался относительно его касательства к событиям 1968 г. В результате из полутора миллионов членов ЧКП приблизительно треть была исключена или вышла из нее добровольно. Аналогичные собеседования проходили и во многих других сферах, особенно в тех, что связаны с образованием, культурой и средствами массовой информации. Многие были уволены. Организации, слишком сильно пораженные “заразой”, вроде Союза писателей или Института философии Академии наук, были просто закрыты или слиты с другими организациями вплоть до того времени, когда можно было бы восстановить их самостоятельность под руководством послушных марионеток.

События в Чехословакии привели к тому, что советское руководство столкнулось с глубоким недоверием со стороны интеллектуалов, особенно гуманитариев и специалистов по общественным дисциплинам. То же можно сказать и об экономистах-реформаторах. Это наложило отпечаток на всю последующую политику брежневского правительства, хотя, конечно, справедливости ради следует отметить, что старые тенденции в ней преобладали над новыми.

К середине 1960-х гг. общество, основы которого были заложены Сталиным, сформировалось полностью — в высшей степени иерархическое, стабильное и консервативное. Эти черты стали особенно заметны теперь, когда потрясения, вызванные чистками, войной, урбанизацией и социальной мобильностью, остались в прошлом. Если использовать грубоватый, но точный термин политолога Т. X. Ригби, его можно назвать обществом “одной организации” (one organisational society). Имеется в виду, что оно на деле было единой огромной организацией, которой управлял партийно-государственный аппарат, чья штаб-квартира находилась в Центральном комитете Коммунистической партии, располагавшемся в здании на Старой площади в Москве. Через посредство номенклатурной системы управления, которая к тому времени стала высокоразвитой и изощренной, Центральный комитет в принципе держал под контролем каждую сколько-нибудь значимую должность в любой сфере человеческой деятельности, делегируя свои полномочия нижестоящим партийным организациям, осуществлявшим ту же политику на более низких ступенях иерархической лестницы.

Любой завод, предприятие, высшее учебное заведение, транспортное предприятие, колхоз, торговая структура — короче, любое рабочее место — имело свой ранг в этой иерархической системе. Это могла быть должность “всесоюзного значения”, или республиканского, областного, районного или городского. Заработная плата служащих и рабочих менялась в соответствии с этими рангами, а равно и доходы и привилегии начальства. В соответствии с “табелью о рангах” удовлетворялись и потребности предприятий в оборудовании и рабочей силе.

По соответствующим ступенькам было расставлено и все население страны. Осуществлялось это при помощи введенной Сталиным прописки, или вида на жительство. Наивысшим был статус жителей Москвы, где можно получить самую лучшую работу, самое хорошее образование, а пища, товары народного потребления и услуги были относительно легко доступны. К тому же там было возможно общение с иностранцами или теми советскими гражданами, которые привозили товары с Запада. Второе место в иерархии занимали Ленинград и столицы союзных республик, затем, еще ниже, города с населением в 500000 человек и более, и прежде всего те, где находились предприятия военной, космической или другой промышленности, связанной с использованием высоких технологий, т.е. предприятия “всесоюзного значения”. Жители таких городов имели кое-какие блага, доступные москвичам, но в меньших масштабах. Во всех этих городах ограничивался рост населения: милиция прописывала человека только тогда, когда работодатель определенного ранга мог привести убедительные причины того, что нуждается в этом человеке. Прописка существовала в двух формах — временной и постоянной, что создавало дополнительную ступеньку в иерархической структуре. Борьба за превращение первой во вторую могла занять многие годы. “Пятый пункт” в паспорте мог усложнить любой их этих процессов, особенно если там значилось “еврей”. Для того, чтобы обойти все эти препятствия, люди нередко вступали в брак с лицами, у которых прописка была более “высокого” класса: не исключено, что подобные фиктивные браки стали столь же обычны для советского общества, как браки по расчету во Франции времен Бальзака.

Жизнь в маленьких городах и деревнях, где-нибудь в провинции автоматически означала, что человек обладает низшим социальным статусом. Переезд оттуда в Алма-Ату, Киев или Ригу был очень сложен и полностью зависел от благорасположения начальства. Переехать в Москву было практически невозможно. В наихудшем положении находились колхозники. У них даже не было паспортов, потому они не имели права вообще ни на что, кроме краткого пребывания в городе. Единственной возможностью для колхозника потребовать паспорт был момент перед призывом на действительную военную службу — это касалось исключительно мужчин — или если они уезжали для того, чтобы получить специальное или высшее образование. Нет ничего удивительного, что большинство покинувших таким образом деревни молодых людей крепко держались за свои паспорта и впоследствии старались не возвращаться домой, а найти работу в городе.