Мать Печора (Трилогия)

- Быть грозе. Ехать нынче не придется...

Через какой-нибудь час разгулялся в море ветер-морянин. Приволок он тучу от моря и солнце как заслонкой задвинул. От облаков до земли, будто струны, протянулись дождевые струи. И на тех водяных гуслях знай наигрывает ветер-морянин, рыбацкий сын.

- Туча не навек! - говорят рыбаки, выглядывая из окон.

И в самом деле недолго перебирал ветер-морянин свои водяные гусли. Наигрался. Протолкал он тучу в летнюю сторону, проволок за ней короткий облачный хвост - и снова открылось широкое небо, взыграло солнце, и все мы поняли: ушла красная весна, пришло нарядное лето...

Две недели не везло светлозерцам. Бились они, бились, ездили на своих лодках днем и ночью, полоскали сетки у всех берегов, а рыба не шла. Все испробовал Матвей: выставил остальные четыре поставушки, по очереди без конца гонял на пробу оба звена с тяговым неводом, совался на все другие тони Глубоцкого шара - в Заливы, на Подводные кошки - и дальше того - в Закошье, - ничего не помогало. Неводами, как решетами, цедили рыбаки воду, и, как в решетах, в сетях было пусто.

- Тут на одном бензине проездишься, - сердился Василий Сергеевич.

Успела я за эти две недели к своим голубчанам съездить, сына повидать, снова сюда приехать, а рыбы нет как нет.

На людей было жалко смотреть, вымотала их бездобычная двухнедельная работа.

Матвей первое время бодрился и других веселил шутками да прибаутками:

- Мимо нас серебристая не пройдет... Чего распустили морщины по аршину? Туча не навек!

А вот теперь и у Матвея язык потерялся: встал - молчит, пошел молчит, распорядился утром - и опять молчит. Да и все рыбаки как в рот воды набрали, ходят хмурые да понурые. Опустила крылья молодежь. Давно не слышно Оленькиных песен. Только Миша по вечерам возьмет в руки свою скрипку и долго играет живоголосую песню - будто где-то высоко лебеди летят да хорошо кричат.

Под конец двух недель началось в бригаде несогласье. Первый сдал Трифон Окулович.

- Никуда я больше не поеду, - заявляет он как-то утром.

- Да, пожалуй, хоть езди хоть не езди, толк один, - поддержал его Николай Богданов. И видно, что они на том и стоять будут.

Матвей от удивления первую минуту слова выговорить не мог. Потом спрашивает:

- Как это - "не поеду?"

- Да так... Воду попусту мутить нам уж прискучило, - отговорился Трифон Окулович.

- Зря людей мучишь, - наседает Николай на Матвея. - По этой рыбе через два дня в третий самая езда... Одним днем лето коротко не бывает.

И мог бы начаться большой разговор, да Матвей другое надумал:

- Ну, что ж поделаешь! Вас ведь не принуждают. Кто устал - отдохни...

И слова больше не сказал.

Видно, знал насквозь своих людей старый бригадир! Разговор этот был за завтраком, а как завтрак отвели, все по своим местам стало. Комсомольцы не сговаривались, а поднялись из-за стола - и в лодку. Анна Егоровна тоже долго не мешкала, пошла к берегу. А следом за ней, как гусиный выводок, и все звено потянулось.

На Степана Петровича шесть глаз смотрят: пойдет он к лодке или останется? И Матвей, и Трифон, и Николай знают, что останься Степан всему звену не езда. И видно, что сам Степан это знает, и, не отходя от стола, переступает: шаг к дверям сделает, подумает да снова к столу шагнет.

- До чего у тебя, Степан Петрович, ноги задумчивые! - смеется Матвей.

Взглянул Степан в окно, видит, что Анна Егоровна к лодке подходит, и сломя голову за ней.

Нечего делать нашим вздорщикам, поплелись и они.

- Самих себя, - говорю, - пересилили.

- Новинка старинку гонит, - шепчет Матвей и задумался.

Вечером, однако, бригадир отчитал Трифона с Николаем при всей бригаде:

- Так, говоришь, лето одним днем коротко не бывает? - спрашивает он Николая.

- Да ведь пословица, - оправдывается Николай.

- Старая пословица с новым веком ссорится, - говорит Матвей. Хотите, я вам расскажу...

- Давай, Матвей Лукьянович, рассказывай, - еще не дослушав, наперебой просят рыбаки.

Отложил было Матвей этот разговор на завтра, а когда завтра подошло, ударила первая гроза, ветер-морянин нагнал в Печору воды, а с водой пришла и рыба. В тот день светлозерцы отдыха не знали. Василий Сергеевич повез рыбу на приемный пункт и говорит:

- Этакую добычу не стыдно и сдавать.

- Не спали, так и укараулили, - говорит Анна Егоровна. - Не ты ли, Трифон Окулович, в первый день говорил, что рыбака одна тоня кормит? А удача прошла, ты свои слова и забыл?

А Трифон Окулович уже давно свою вину чует, за уши глаза заводит.

- Так ведь, - говорит, - из чашки в ложку не будет попадать, и ложку бросишь...

- У нашего Егорки на все отговорки, - смеется Матвей. - А только знаешь, Трифон Окулович, неживые у вас с Николаем речи-то: живое слово не на вашей стороне стоит, вы это и сами знаете. Пословицы-покойницы да поговорки-перестарки - только у вас и защиты...

В это время распахнулась дверь, и Василий Сергеевич пропустил вперед себя двух каких-то новых людей.

2

Первым шагнул за порог высокий старик.

- Иван! - ахнули светлозерцы в пять или шесть голосов. И нельзя было понять, рады они приезжему или не рады. Весь он волосатый да бородатый, нос у него крупный, мясистый, как гриб из моха выскочил, а из-под бровей выглядывают угрюмые, стоячие глаза. Другой гость - небольшого роста сухонький человек годов сорока. Поздоровались мы.

- Этот вот товарищ Красильщиков, - показывает Иван на незнакомого гостя, - стариной нашей интересуется. Немного он вас не застал в Светлозерье, да с той поры там и зажился.

- Любопытнейшее у вас село, - говорит Красильщиков за чаем. - И вся Печора заповедник старины, а Светлозерье, я вам скажу, заповедник в заповеднике.

А Матвею не терпится, спрашивает он Ивана:

- Что у нас там нового?

- В Светлозерье-то? - переспрашивает Иван. - Да все по-старому, как мать поставила... А тебе, Матвей Лукьянович, письмо пришло, велели передать, - и протягивает Матвею конверт.

- Вот и опять врешь! - рассердился Матвей и даже руку Ивана отвел в сторону. - Недаром тебя люди Брехом прозвали. Ты дело-то говори. Поля вспаханы?

- Вспаханы.

- Засеяны?

- Засеяны.

- Зеленя зазеленели?

- Что твой луг.

- Чего же ты брешешь: "Все по-старому"! К сенокосу готовятся?

- Вовсю... Раньше прошлогоднего сенокос начинать норовят в колхозе... Студенты наши на каникулы прилетели и тоже помогают во всем.

- Как же у тебя язык повернулся сказать: "Все по-старому"? - не успокаивается Матвей. - Вон опять же наука к нам приехала, - показывает он на Красильщиков а. - Как она, ваша наука-то, называется да чем занимается? - спрашивает Матвей.

- Фольклористика, - отвечает Красильщиков. - Изучает она фольклор, то есть народное творчество.

- Вот это наука! - обрадовался Матвей. - В море пена так не кипит, как у нас работа. Уголка такого неосталось, где бы творчество не шло. И что же, - спрашивает он опять гостя, - хорошо наука идет? Успевает?

- Видите ли, - замялся Красильщиков, - вы меня не совсем точно поняли: я говорю о другом творчестве, о поэзии.

- О песнях?

- Да, и о песнях, которые народ сложил, и о сказках, и о былинах, и о пословицах и поговорках, и о плачах...

- А о плачах-то к чему? - удивляется Матвей. Нам, признаться, плакать-то еще до революции понадоело. Пора бы вроде и позабыть их: слезы-то у людей подсохли...

- Нет, это очень интересно, - спорит Красильщиков. - Сколько в этих плачах поэзии, красоты!

- Насчет поэзии не знаю, а насчет красоты могу с вами спорить: нету ее в плачах, - не соглашается Матвей.

- Ну, значит, у вас уж ухо так устроено, что оно красоты не слышит, развел руками Красильщиков.

Потом он достал из сумки толстую тетрадь, быстренько перебрал страницы и нашел то, что искал.

- Вот вы послушайте, - говорит он всем нам, - и скажите, кто из нас прав, я или товарищ бригадир. - И нараспев причитает: