Питер - Москва. Схватка за Россию

Корнилов, тогда же утвержденный главковерхом, категорически возражал против этого решения, угрожая собственной отставкой. В итоге Черемисова отозвали в распоряжение Временного правительства [1339]. Заступив на новый пост, Корнилов сразу обратил внимание на председателя Могилевского совета прапорщика Гольдмана. При Алексееве этого деятеля с полномочиями Петроградского совета нарочито игнорировали; Брусилов же наладил с прапорщиком тесный контакт [1340]. Корнилов поступил иначе: по его приказу Гольдмана, обвинив в дезертирстве, арестовали, а все ходатайства об освобождении оставались без последствий [1341]. Показательно распоряжение главковерха, чтобы начальники штабов всех действующих армий предоставили списки офицерских чинов, имеющих отношение к большевистской партии. Это смутило управляющего Военным министерством Савинкова: контроль над политическими убеждениями не входил в компетенцию ставки и мог вызвать нежелательные последствия [1342]. В ответ на корниловские новации солдатская секция Харьковского совета рабочих и солдатских депутатов приняла резолюцию с требованием отстранить его от должности и выражением готовности бороться за права солдата-гражданина [1343]. Но Корнилова подобные акции не смущали. Мало того, резкое неприятие главковерха распространилось и на министров-социалистов. Так, он с нескрываемым недоверием относился к министру земледелия Чернову, а главу министерства внутренних дел Авксентьева называл неподготовленным [1344]. Да и сам Керенский не вызывал у генерала восхищения. Как заметил один из современных биографов премьера:

К этой справедливой оценке остается добавить одно: имея опору в лице столичной финансовой элиты, мало кто – а уж тем более темпераментный генерал – удержался бы от попытки «снять банк», представ в образе лидера российского государства.

Столкновение на политическом Олимпе казалось делом времени. Керенский готовил почву для отстранения только что назначенного главковерха, в частности налаживая отношения с бывшим главнокомандующим Алексеевым, который находился не у дел с момента отставки в конце мая 1917 года. 16 июля в Могилеве, на совещании по итогам разгрома российских войск Алексеев предложил премьеру свои услуги, сделав шаг навстречу в этой сложной ситуации [1346]. Керенский отреагировал довольно быстро: 1 августа Временное правительство приняло постановление, которым генералу Алексееву назначалось содержание, равное окладу министра кабинета [1347]. Таким образом, он как бы приравнивался к действующим членам правительства. А вскоре Керенский обратился к бывшему премьеру Г.Е. Львову с просьбой уговорить Алексеева принять пост Верховного главнокомандующего, хорошо зная, что последний «весьма скептически относился к военным талантам Корнилова» [1348]. Львову вместе с его племянником В.В. Вырубовым, к которому генерал относился весьма доброжелательно, удалось склонить Алексеева к согласию. Они договорились, что примерно 20 августа тот приедет в Петроград для окончательного выяснения всех вопросов, связанных с назначением. В ответ Алексеев предложил Вырубову стать комиссаром по делам общественных организаций на правах товарища военного министра с обязательством руководствоваться приказами ставки [1349]. После этих, прямо скажем, необременительных хлопот дело оставалось за малым: уговорить Корнилова покинуть свою должность. Нетрудно догадаться, что это было гораздо сложнее. Из воспоминаний Вырубова нельзя понять, как, собственно, они предполагали справиться с этой проблемой. Уговорить Корнилова уйти с поста главковерха в командующие одним из фронтов в обмен на удаление какого-то высокопоставленного и конфликтующего с ним комиссара – этот план представляется крайне легкомысленным. Еще более удивительными кажутся призывы к Корнилову осознать необходимость уступок левым кругам [1350]. Очевидно, что никакого разумного плана по отстранению Корнилова у Керенского и Алексеева просто не было – да и мог ли он быть вообще?

Весь август политический вес главковерха Корнилова стремительно рос. Имея прочные договоренности с петроградской буржуазной группой, он обратился теперь к московским кругам. Октябрист Н.В. Савич упоминает в своих мемуарах о трех встречах накануне Государственного совещания в Москве; к этому времени здесь собрались общественные деятели, члены Государственной думы. На одну из встреч с ними прибыл сын известного депутата-октябриста А.А. Лодыженского: он являлся доверенным лицом начальника штаба главнокомандующего А.С. Лукомского. Этот молодой человек проинформировал собравшихся о якобы готовившемся перевороте с целью свержения действовавшей власти, опиравшейся на социалистов. Заговорщики, по словам Лодыженского, предполагали установить диктатуру, которая разогнала бы совдепы и обеспечила суровую дисциплину в армии и стране. По поводу Керенского было сказано так: если он пойдет со ставкой – хорошо, а нет – справятся и без него. Корнилов, утверждал докладчик, надеется на общественных деятелей при реорганизации государственного аппарата. Присутствовавшие на встрече представители буржуазных партий приветствовали подобные намерения, но аккуратно заметили, что сами они не смогут принести большой пользы: ведь старые общественные организации утратили какую-либо опору в массах и потому не представляют реальной силы. Посланец штаба был явно разочарован [1351]. (В эмиграции Лодыженский вспоминал о своем докладе общественным деятелям в более мягких тонах: он говорил, что Корнилов не собирался свергать или уничтожать Временное правительство, а намеревался лишь избавить его от вредного влияния Совета [1352].) Аналогичная встреча состоялась у кадета Н.М. Кишкина, где подобные планы излагал Л.Н. Новосильцев, лидер Союза офицеров, размещавшегося непосредственно в ставке. Смысл сказанного был тот же: всякому диктатору необходим компетентный государственный аппарат, а для его формирования требуется помощь всего мыслящего общества. Новосильцев уверил присутствующих в активном содействии намерениям ставки со стороны офицерских чинов [1353]. По воспоминаниям Н.В. Савича, от участников заседания не ускользнуло, что вся затея с переворотом казалась посланцам ставки:

Но стоило углубиться в детали, как становилось ясно: