Русская Америка: Открыть и продать!

Даже от мыса Доброй Надежды до Нутки ближе будет идти «направо» (по карте — «налево», мимо мыса Горн), а Ванкувер пошел «направо», по маршруту Кука. Но — с одним принципиальным отличием! Он отвернул к западным берегам Австралии, и отвернул неспроста… Как сообщается в «Очерках по истории географических открытий» Иосифа Петровича и Вадима Иосифовича Магидовичей, Ванкувер спешил сделать официальную заявку на Западную Австралию, так как англичане «подозрительно относились к активности французов в Океании и в австралийских водах».

К слову… Советским исследователям умалчивать об этом «финте Ванкувера» смысла не было. А вот француз Жюль Верн тут на информацию скуп: «Мы не будем останавливаться на плавании Ванкувера вдоль юго-западного берега Австралии, так как оно не дало ничего нового».

Что ж, оно и понятно — ловко выхваченный англосаксами из-под французского носа континент всегда несоблазнителен, подобно «зеленому» винограду из басни.

Но как, уважаемый читатель, умели в Лондоне «секретными» инструкциями истинные свои цели прикрывать!

Затем Ванкувер через Гавайские острова действительно прошел к Америке и в апреле 1792 года в длинном морском рукаве пролива Хуан-де-Фука встретился с двумя небольшими кораблями испанца Бодега-и-Куадры (он нам потом тоже еще встретится). Капитаны обменялись данными, назвав открытый ими огромный остров совместным именем Ванкувер-Куадра. Ход дальнейших событий оставил от этого наименования лишь его англосаксонскую часть.

А вскоре Ванкувер начал бороздить вверх-вниз прибрежную зону от острова Ванкувер-Куадра к русским американским владени-

ям — до тех мест, где через полтора десятка лет появится наш Ново-Архангельск, и даже дальше — к Алеутам. Он был в районе Кенайской губы, на островах Кадьяк и Чириков. Но уже тогда там русских хватало — и на воде, и на суше.

Ванкувер плавал тут, производя съемки, долго и тщательно, часто контактируя с русскими промышленниками и моряками. И нам будет нелишним узнать, что англичанин был поражен тем «спокойствием и добрым согласием, в каком они (то есть мы, русские. — С.К.) живут между самыми грубыми сыновьями природы… приобретая любовь их благосклонным обращением».

Между прочим, Жюль Верн и об этой части плавания Ванкувера умудрился не сказать почти ничего, что тоже объяснимо. Когда великий француз писал свою «Историю открытий», французская Канада уже отошла в область истории, как и Русская Америка, хотя и по иным причинам.

А вот отец и сын Магидовичи сообщают нам, что в своем аляскинском плавании Ванкувер широко использовал указания и сведения русских и что в его распоряжении были копии секретных карт, добытые британским адмиралтейством через тайных агентов и британцев, близких ко двору Екатерины (в частности, через ее лейб-медика Д.С. Роджерсона)…

Русских секретных карт!

ТЕМ НЕ МЕНЕЕ английские мореходы времен Кука, Кларка и Ванкувера оставались английскими мореходами, то есть первыми моряками мира.

Однако вторая половина XVIII века не могла не быть плодотворной и для русских исследователей западных окраин Америки, а главное — для укрепления там российского присутствия.

Причин тому было, по крайней мере, две…

Во-первых, с 1758 года — еще при «дщери Петровой» Елизавете — Географический департамент Академии наук был передан в «особливое усмотрение» Михайле Васильевичу Ломоносову.

Пока что, слава богу, это имя в России в особых представлениях не нуждается, хотя почему-то начинает выпадать из некоторых энциклопедических (?!) словарей.

Ломоносов четко заявлял, что надо нам «завесть поселения, хороший флот с немалым количеством военных людей, россиян и сибирских подданных языческих народов».

Ему же принадлежит и другой тезис, который у нас когда-то цитировали многократно, но — стыдливо урезая его окончание, мной приводимое и выделенное: «Российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном и достигнет до главных поселений европейских в Азии и в Америке».

В первых песнях поэмы «Петр Великий» Ломоносов даже в стихах проводил мысль о значении Америки для России и писал:

Между прочим, последнюю ломоносовскую строку тоже, как правило, при цитировании опускают…

И уж как прямой то ли наказ Михайла Васильевича монархам, то ли — как прямой его упрек им, врезаны были в эпоху следующие слова: «Если же толикая слава сердец наших не движет, то подвигнуть должно нарекание от всей Европы, что, имея Сибирского океана оба концы и положив на то уже знатные иждивения с добрыми успехами, оставляем все втуне».

Оба концы!

Да, уважаемый мой читатель, имели мы Сибирского океана оба концы, имели…

К слову! Петр явно не просто так интересовался — «сошлася ли Америка с Азией?» и спешно отправлял Евреинова и Лужина для выяснения этого вопроса. Думаю, что если бы он еще прожил хотя бы с десяток лет и вовремя узнал, что нет — «не сошлася», то судьба Русской Америки могла быть совсем иной — как раз в том роде, о котором писал великий наш помор, мечтавший, что называется, в духе задумок Петра.

Основательный наш историк Сергей Михайлович Соловьев (теме движения России к водам Великого океана не посвятивший, увы, и десятка строк) объяснял, правда, внимание Петра к восточной окраине тем, что надо было, мол, «удовлетворить требованию науки, выставленному Лейбницем, узнать, соединяется ли Азия с Америкою».

Ох уж эти историки-классики! Они если и видели историю России дальше собственного носа, то дальше Чукотского Носа их интересы — в отличие от Ломоносова, который и историком был отменным, — не простирались…

Отправляя Беринга на поиски северного пути в Америку, Петр писал: «Не будем ли мы в исследовании такого пути счастливее голландцев и англичан, которые многократно покушались обыскивать берегов американских».

А впервые Петр заинтересовался проблемой еще в молодости, после знакомства с донесениями Владимира Атласова о Камчатке.

Не склонный к легкости мысли, зато склонный к основательности, славный наш академик Владимир Иванович Вернадский — академик еще с 1912 года, в своих «Очерках по истории естествознания в России» третью главу назвал так: «Петр Великий — инициатор науки в России».

Там Вернадский писал:

«Хотя Петр исходил из идей государственной полезности, он в то же время обладал поразительной любознательностью, заставлявшей его обращаться к научным вопросам, тратить средства на научные предприятия и тогда, когда прямая государственная полезность была неясна…

Не раз проявлялись в словах и действиях Петра указания на яркую идейность, которая им руководила в этой работе…

Любопытно, что определенные научные вопросы, поставленные Петром, определили на долгие годы, на несколько поколений после него, научную работу русского общества. Петр выдвинул вопросы географического характера, и главным образом исследование крайних восточных пределов Русского царства. Исследование азиатской

России, в частности Сибири, получило такое значение, какое нам теперь кажется странным и непонятным (это писалось в 1912 году, в бескрылой, вконец запутавшейся царской России Николая II. — С.К.). На составление географической карты этих мест, познание ее природы были истрачены средства и использованы силы, не имевшие ничего общего с тем, что было сделано для этого в XIX столетии (а Вернадский знал, что писал! — С.К.). Великая Сибирская экспедиция 1730—1740-х годов, как и более ранняя экспедиция Беринга, была предприятием, финансирование которого должно было заставить призадуматься и другие государства с более прочным бюджетом, чем Российская империя того времени».