Тезей (другой вариант перевода)

Я никогда еще не видел его таким серьезным. И я знал, что он меня на самом деле любит...

- Да, Диокл, ты прав, наверно, - сказал я. Я был уже слишком взрослым, чтобы плакать. Но ведь он вообще забыл, что я должен вырасти большим! Забыл, почему я должен!.. Он не старается обидеть меня, как Симо, вовсе нет; просто он никогда об этом не думает, ему это и в голову не приходит!

Уже четыре года прошло после знака Посейдона. В юности четыре года это много... И хоть люди мало об этом думали, но теперь все видели, что я не похож на сына бога.

Мне было четырнадцать, показалась Хлебная Луна, подошел праздник урожая. Мать принимала жертвоприношения Богине и читала ей просьбы, написанные на глиняных табличках... Вечером она пошла к Пупковому Камню, и я провожал ее до ограды. Оттуда было слышно, как она тихо рассказывает Родовому Змею всё о жатве. Она говорила, если мы что-нибудь от него утаим, то будущий год будет плохим. Я задержался в тени, подумав, как когда-то она рассказывала ему о моем отце; быть может, она заговорит обо мне сейчас? Но это смерть для меня - подглядывать женские тайны; чтобы не услышать чего-нибудь лишнего, я ушел.

На другой день был праздник. Мать приносила жертву Великой Матери; она стояла у священной колонны, стройная как копье, и гибкая как струйка дыма, никто бы не подумал, что ее священное платье, с ромбами слоновой кости и золотыми дисками, такое тяжелое... Почему она мне ничего не говорит? Неужели ей непонятно, как я мучаюсь? Я злился на нее, и очень ее любил - и от этого было еще больнее.

А потом были Игры. Я смотрел борьбу. Грузные мужчины обхватывали друг друга поперек тела и тужились, стараясь оторвать противника от земли... Теперь надо забраться в глушь, в горы, чтобы увидеть старый эллинский стиль, но в те дни на острове Пелопа другого не знали; а он требовал не больше ловкости и искусства, чем перетягивание каната.

В состязаниях для мальчиков я выиграл прыжки, бег и метание дротика как и говорил Диокл... На току вручали призы; мне досталась сумка наконечников для стрел, два дротика и вышитый алый пояс... Уходя, я услышал голос в толпе:

- Глаза у него голубые и волосы льняные, как у эллина; но телосложение как у береговых людей: поджарый, быстрый и маленький.

И кто-то тихо ответил:

- Ну что ж, всё бывает.

Я пошел прочь. Хлебная Луна светила ярким желтым светом... Я положил свои призы на землю и направился к морю.

Ночь была тихая. В лунном свете блестел пролив, где-то пела ночная птица - тихим переливчатым бульканьем, как струя воды из узкого кувшина... С горы слышалось пение и удары ладоней в такт танцу...

Я - как был, в одежде - пошел прямо в пролив. И, выплывая по течению в открытое море, думал: "Если я сын бога - он позаботится обо мне. А если нет - утону, и так тому и быть".

За мысом начиналось море, и оттуда я увидел факелы и услышал музыку на острове. Мне захотелось пойти посмотреть, что там; я повернулся и поплыл к острову, но меня относило течением, и огни становились все меньше и меньше... На самом деле смерть была близка, а жить захотелось снова...

Течение несло меня легко, но было сильным и жестоким, когда я пытался бороться с ним. Кожаные штаны тянули вниз, намокший пояс сдавливал грудь, я устал и замерз... Волна накрыла меня с головой, и я начал тонуть.

Вынырнуть уже не было сил, казалось я опускаюсь на самое дно, голову и грудь разрывало... Так значит бог отвергает меня; я прожил всю жизнь ради лжи, и ничего больше не осталось... О, стать бы сразу мертвым, не умирая! Умирать тяжело - хуже, чем я думал... В глазах мелькали искры, и вокруг вспыхивали видения: мать в своем бассейне; горбун, которого дразнят ребята; храм в полуденной тишине; юноши в конском танце, бьющие ногой в землю в честь бога; жертвоприношение - дед, подзывающий меня окровавленной рукой... И тогда, точно как семь лет назад, во мне зазвучало море, поднимая меня вперед и вверх. Словно прибой говорил: "Не бойся, сын, доверься мне. Разве я недостаточно силен?"

Страх прошел. Я перестал барахтаться - и вдруг увидел небо, и спокойно лежал на воде, как потерявшийся ребенок, которого отец нашел в горах и несет на руках домой. Течение огибает оконечность острова и снова поворачивается к суше, но я бы никогда этого не узнал, если бы не Посейдон, Пастырь Кораблей.

За холмами не было ветра, море здесь было гладким и в воздухе тепло; карабкаясь к факелам, я совсем согрелся... И был полон легкостью и счастьем, полон богом. А вскоре увидел свет сквозь яблоневую листву и людей, кружащихся в танце, - слышались дудки, пение, топот ног...

Это праздновала маленькая деревня на склоне холма во фруктовых садах. Факельный танец уже кончился, и факелы были привязаны к столбам. Вокруг площадки мужчины плясали танец Перепела. У них были маски из перьев и крылья, они крутились и подпрыгивали, приседали и кричали по-перепелиному... А женщины стояли вокруг и пели, хлопая в ладоши и топая в такт ногой.

Я вышел на свет - они смолкли. А самая высокая девушка, деревенская красавица, за которой бегали все их мужчины, крикнула:

- Смотрите, сын Посейдона! У него волосы мокрые, прямо из моря!.. - Она рассмеялась, но я видел, что она не дразнит меня.

После танцев мы убежали и спрятались совсем рядом, в густой влажной траве меж яблонь; и изо всех сил старались не рассмеяться, когда один из ее обожателей с ревом пронесся мимо нас, ломая ветки... Потом она отодвинулась от меня - но только чтобы выкинуть из-под себя упавшее яблоко.

Это была моя первая девушка. А вскоре предстояла и первая война: люди из Гермиона прошли на север через горы и угнали стадо в тридцать голов. Когда я услышал, как дядья созывают друг друга и требуют себе оружие и коней, я выскользнул из дома и побежал в оружейную и конюшню. Я проскочил через боковые ворота и догнал их на дороге в горы; Диокл решил, что это славная шутка... Это была последняя шутка, которой он посмеялся, - один из грабителей убил его. Я погнался за тем человеком, стащил его с коня и заколол кинжалом. Дед сердился, что я ушел без спроса, но меня упрекать не стал, - сказал, что Диокл всегда меня любил и я хорошо сделал, что отомстил за него. А я был в тот миг так разъярен - не сознавал, что убиваю человека: мне просто надо было, чтобы он был мертв, как волк или медведь... К вечеру мы пригнали назад всех коров, кроме двух, что сорвались с тропы в горах на крутом склоне.