Коломяги и Комендантский аэродром. Прошлое и настоящее

Карта Удельной, составленная и изданная в 1886 г. H.H. Федотовым

В комплекс Дома призрения вошла красивая деревянная церковь во имя великомученика Пантелеймона Целителя. Деньги на нее пожертвовали купцы И.Ф. Громов и Соболев. Церковь заложили 12 июля 1870 года, а освятили вместе со всей больницей 23 октября 1871 года, в присутствии наследника цесаревича Александра Александровича с супругой. Освящение производил придворный протопресвитер В.Б. Бажанов.

Архитектор К.А. Тон высоко оценил эту церковь в русском стиле, отметив, что «прекрасные пропорции и изящные детали чрезвычайно способствуют привлекательности фасада». Снаружи храм обильно украсили ажурной деревянной резьбой, а внутри обшили сосновыми досками и покрасили в белый цвет. Образа в дубовом резном иконостасе исполнил академик М.Н. Васильев, а храмовую икону привезли с Афона после смерти основателя больницы — Александра III, в церкви установили икону Св. Александра Невского, а 26 февраля 1895 года рядом открыли бюст с надписью «Царю-основателю» работы скульптора А.Е. Баумана.

Дом призрения душевнобольных имени Александра III находился в ведении попечительского совета, возглавлявшегося принцем А.П. Ольденбургским. Обитателями этого заведения становились люди небедные — представители дворянства, купечества и духовенства. Они принимались на платной основе. Благодаря этому им обеспечивалось достойное содержание: павильоны как по внешнему виду, так и по внутреннему убранству напоминали о домашней обстановке.

Устройство Дома призрения было тщательно продумано. На его территории действовала собственная узкоколейная железная дорога на конной тяге — от помещения столовой еду на вагонетках развозили по отделениям. Эта система пережила войны и революции, она продолжала действовать до 1960-х годов, когда узкоколейку разобрали, дорожки заасфальтировали, а еду стали развозить по отделениям вручную. Кроме того, Дом призрения обладал собственной электростанцией, прачечной, пекарней, водонапорной башней и даже свой канализационной системой.

Кстати, именно Дом призрения стал в дальнейшем очагом цивилизации для ближайших окрестностей. Именно с его помощью в Удельную в 1901 году проложили телефонную связь, а в 1904 году от его станции подавалась электроэнергия для освещения удельнинских домов и улиц.

Как писал М.И. Пыляев в очерках «Дачные местности близ Петербурга», опубликованных в 1898 году в «Ведомостях С.-Петербургского градоначальства и столичной полиции», «больница эта устроена согласно последним требованиям науки, и в ней приняты специальные меры, чтобы больные беспокойные или буйные не могли принести какого-нибудь существенного вреда себе или другим больным. Для этой цели в больнице устроены так называемые комнаты для изоляции: окна защищены решетками, стекла вставлены в них корабельные, пол, потолок и стены гладки, без уступов, стены, кроме того, обложены войлоком».

Здесь до сих пор сохранились уникальные деревянные постройки 1870-х годов (редко где в Петербурге можно увидеть такие образцы!), а построенные на территории Дома призрения в начале XX века «пансионатные» корпуса для «беспокойных больных» можно отнести к одним из лучших творений петербургского модерна. Сооруженные в 1904 году по проекту архитектора Г.И. Люцедарского, они напоминают скорее не больницу, а старинные английские замки. Речь идет о мужском и женском корпусах, предназначенных по большей части для офицеров и фрейлин императорского двора. Здесь не было решеток на окнах — вместо них установили сверхпрочные корабельные стекла.

Каменные «пансионатные» дома строились на пожертвования родственников. Первый из них появился в 1893 году. Иногда состоятельные пациенты содержались в отдельных зданиях. Известно, что на деньги графов Орловых выстроили небольшой особняк для их больного брата, а в одном из флигелей жила дочь лейб-медика, лечившего представителей царской семьи.

В 1885 году в помещениях Временной загородной больницы после реконструкции по проекту архитектора И.С. Китнера обосновалась Городская больница во имя великомученика и целителя Пантелеймона для хронических душевнобольных. В отличие от соседнего Дома призрения, это заведение не было привилегированным. Оно содержалось на средства городской казны, поэтому здесь не было комфортных палат.

После первой русской революции больница для душевнобольных пополнилась людьми, пережившими кризисы на почве несбывшихся надежд. В этом наглядно убедился репортер «Петербургской газеты», наведавшийся в Удельную с журналистским заданием в январе 1908 года. Больница оказалась переполненной сверх меры: в ней значилось 440 мужчин и 260 женщин, то есть ровно втрое больше положенного.

«Каждый уголок всех 16 домиков занят кроватями, больных втиснули, как животных, — негодовал журналист. — Деревянные домики, некогда служившие для земледельческого училища и фермы, мало отвечают теперешнему назначению. Помещения запущены, давно не ремонтируются и, как видно, мало интересуют наших отцов города».

Не только в отношении благоустройства, но и в плане безопасности больница в Удельной испытывала серьезные проблемы. По словам современников, ни в одной больнице мира не бывало столько нападений сумасшедших на врачей, служащих и просто друг на друга, как здесь. В среднем в год на врачей совершалось девять нападений, на надзирателей — около десяти, на служащих — больше тринадцати.

Репортеру «Петербургской газеты» разрешили посетить «самый ужасный павильон», под № 15, отведенный для буйных. «Едва мы вошли, как несколько больных бросились к нам с ужасной руганью, — рассказывал репортер. — Бывший городовой требовал, чтобы его немедленно отпустили на войну, где он заменит генерала Куропаткина. Потом мне представился „министр народного просвещения“ и „знаменитый изобретатель“ воздушного шара».

Последний негодовал на надзирателя, который ни за что не хотел понять своей выгоды. Сколько ни толковал ему, что надо немедленно ехать в Америку с проектами воздушного шара, надзиратель ничего не понимал. А симпатичный тихий немец вежливо объяснял репортеру, что совершенно поправился и его скоро выпустят. Увы, из 15-го номера никого не выпускали...

Барак № 9, в который также разрешили заглянуть газетчику, отводился для «спокойных больных». Этот барак запирали только на ночь, а днем его обитатели были свободны — в пределах больницы, разумеется. Здесь народ был общительный и доброжелательный.

«Я познакомился с режиссером местного театра, очень симпатичным и красивым блондином, — сообщал репортер. — Другой больной, старичок, очень корректный на вид, пожаловался мне на собак:

— Разве можно спускать собак с цепи? Администрация больницы, видно, хочет, чтобы больных перекусали до смерти.

— Да где же вы видите собак?

— Вот, смотрите, в углу и в дверях, и в той комнате...»

Впрочем, публичная огласка неблагополучного состояния Пантелеймоновской больницы для душевнобольных не изменила ситуацию. Когда спустя четыре года, в начале 1912-го, сюда внезапно нагрянули с ревизией гласные городской думы, то застали прежнюю картину. Больница, как и раньше, оказалась переполненной: на 379 местах помещалось 647 больных.

Руины здания, использовавшегося для содержания животных в подсобном больничном хозяйстве. Постройка конца XIX в. Фото 1980-х гг. из личного архива П.В. Половникова

«Вообще следует подивиться полному безучастию города к этой знаменитой больнице, — возмущался обозреватель „Петербургского листка“. — Все помещения состоят из деревянных бараков, сплошь ветхих и освещающихся исключительно керосиновыми лампочками-коптилками... И это при недостаточном надзоре за умалишенными».

Особенно возмутило думцев, что служащие и врачи больницы получали мизерное жалованье. Служащие вообще получали гроши: месячный оклад — 9 рублей, да еще 5 на «харчи». При этом размещались служащие в грязных лачугах по пять семей в каждой. Что касается труда врачей, то он оплачивался гораздо ниже, чем в других больницах: главный врач получал всего 200 рублей в месяц. Не жаловал город и больных: на пропитание каждого больного отпускалось 24 копейки в день. Одежда пациентов больницы была в ужасающем состоянии: все поношено, истерто. Нередко на двух человек приходилось одно зимнее пальто.