Царь и царица

Внешней причиной удаления этих лиц послужило то, что они передавали в городе многое из происходившего во дворце, причем будто бы преувеличивали и даже извращали роль Распутина. Но это была лишь гласная причина. На деле же Царица добивалась их удаления, считая их за людей, стремившихся парализовать ее влияние на Государя. Чрезвычайно характерна в этом отношении фраза, заключающаяся в ее письме Государю от 17-го сентября 1915 года: "Некоторые, - пишет Государыня" - боятся моего вмешательства в государственные дела (все {44} министры), а другие видят во мне помощника во время твоего отсутствия (Андронников, Хвостов, Варнава). Это доказывает, кто тебе предан в настоящем смысле слова".

Таким образом, в представлении Александры Феодоровны, степень преданности Государю окружающих его лиц измерялась степенью их признания благотворности участия Царицы в государственном управлении. Иначе говоря, всякое лицо, боровшееся с ее пожеланиями и мнениями, было нетерпимо и причислялось к врагам царской четы.

В частности, удаление С. И. Тютчевой произошло по следующей причине.

Воспитательница великих княжен крайне негодовала на то, что Распутин бывает в их комнате и даже кладет свою шапку на их кровати. Императрица же заявила, что она не видит в этом ничего дурного. Тогда возмущенная С. И. Тютчева обратилась к Государю. Он согласился с ее мнением и сказал, что переговорит по этому поводу с Государыней. Результатом же переговоров Царя и Царицы явилось немедленное удаление Тютчевой от двора.

Надо, однако, признать, что власть прельщала Александру Феодоровну не из тщеславия, а как орудие для осуществления широких замыслов общего значения. Если порой она убеждала своего супруга использовать свою власть по отношение к отдельным лицам и в частных случаях, то лишь когда вопрос ее очень близко касался и сильно волновал. В общем же, она не хотела нарушать установленного порядка и, если порой именно к этому приходила, то бессознательно, ибо и самый порядок ей не был известен. Строю ее мышления анархия была совершенно чужда.

По существу, Царицу занимали, захватывали {45} ее мысль, а порой и волновали вопросы широкого значения. Так, в тех же письмах своих к Государю, она касается самых разнообразных тем. Тут и своевременное обеспечение городов, а в частности столицы, продовольствием и топливом, и понижение, в интересах бедных людей, цен за проезд по городскому трамваю, - (чем она одновременно обнаруживает свое незнакомство с русским строем вообще и, между прочим, с основами городского самоуправления); тут и необходимость наблюдения за производством заводами боевых припасов. И, надо признать, что в общем суждения ее по этим вопросам отличаются здравым смыслом и подсказаны горячим желанием облегчить положение неимущих и содействовать благоустройству в стране. С большим мужеством, в виду ее немецкого происхождения, высказывается она против поднятой во время войны травли балтийских немцев и бессмысленности преследования лиц, носящих немецкие фамилии.

В этом отношении ярко сказывается, насколько Александра Феодоровна отличалась рассудительной деловитостью и практичностью, коль скоро ее природный здравый смысл не был затемнен излишней страстностью.

Проявляется в переписке с Государем и ее принципиальность. Характерно в этом отношении ее замечание по поводу предложенного Распутиным способа получения средств для благотворительности путем награждения богатых банкиров чинами и орденами: "Неужели, - говорит она, - надо прибегать к таким дурным способам для получения денег на помощь страждующим"!

Но, увы, не одна страстность порой лишала Государыню способности разбираться в событиях; была этому и иная еще причина - присущая {46} ее характеру, почти безграничная самоуверенность и самонадеянность. Александра Феодоровна никогда в правильности своих суждений не сомневалась и всякую, зародившуюся у нее мысль, почитала за безусловно верную, не подлежащую оспариванию.

О степени ее самоуверенности красноречиво свидетельствуют опять таки ее письма Государю, в которых вообще с такой необыкновенной четкостью и выпуклостью выступают все черты ее характера. Я имею в виду в данном случае ее сообщения Государю о разговорах, которые она имела с гр. П. Н. Игнатьевым (министром народного просвещения) и с очень близким ко двору лейб-медиком С. С. Боткиным. По поводу этих разговоров она пишет, что "разъяснила им, в чем они ошибаются и теперь они это поняли". - Таким образом, Александре Феодоровне представлялось, что достаточно ей было поговорить с кем либо, только бы он не принадлежал к числу ее врагов, которых она видела повсюду, чтобы ее собеседник сразу поумнел.

Это не преувеличение. Так, 30-го августа 1915 года она пишет Государю по тому же поводу: "я говорю во всю. Необходимо всех встряхнуть и показать, как следует думать и поступать", - а 4-го сентября: "приходится быть лекарством для смущенных умов, подвергающихся действию городских микробов".

Не меньшую самоуверенность проявляет Царица, когда говорит о присущей ей энергии и твердости воли, в недостатке которых она мягко, косвенно, но постоянно упрекает Царя: "На мне надеты невидимые штаны. Я ношу бессмертные штаны". - "Уверяю тебя, я жажду показать всем этим трусам свои бессмертные штаны, я вижу, {47} что присутствие моих черных брюк в ставке необходимо, такие там идиоты".

Не взирая на то, что Николай II всемирно отстаивал безграничность своей власти, которую он, как я уже указывал, подчас даже превышал, тем не менее, сама по себе власть его не прельщала и не захватывала, поскольку она не касалась возможности удовлетворения личной прихоти и в вопросах по существу малозначущих. Отстаивал Государь свое самодержавие по причинам исключительно принципиального свойства. Во-первых, он был глубоко и искренно убежден, что самодержавие - единственная форма правления, соответствующая Poccии. Во-вторых, он считал, что, при венчании на царство, он дал обет передать своему Наследнику власть в том же объеме, в котором сам ее получил.

Теорию эту поддерживала и Царица. Проповедывали ее и крайне правые, фанатично доказывая, что русский самодержавный Царь не имеет права чем либо ограничить свою власть. Соответственно этому и Николай II почитал себя в праве отречься от престола, но не в праве сократить пределы своих царских полномочий. Придерживаясь такой теории, оставалось признать, что неизбежное во времени изменение формы правления может произойти в России только насильственным путем, но этим самым как бы узаконивались и оправдывались всякие революционные действия. То обстоятельство, что теория эта не выдерживает никакой критики, для Государя не имело значения, так как с годами он все более был склонен основывать свои действия не на велениях разума, а на исходящих свыше внушениях, которые он определял словами: "Так мне Бог на душу положил".

Именно то обстоятельство, что Государь, {48} пропитанный религиозностью, глубоко верил, что власть ему вручена самим Богом, обязывало его относиться к своему служению с уже указанной мною величайшей самоотверженностью, а теократическая точка зрения превращала

"le bon plaisir du roi" в "la supreme volonte de Dieu".

Если бы Николай II дал волю своим естественным наклонностям, то, вероятно, предпочел бы заниматься тем цветоводством, которому, как он заявил при отречении, он впредь посвятит свое время, а царские обязанности сложил бы на другие плечи.

Весьма вероятно, что, именно вследствие тяжести для него шапки Мономаха, отрекся он так легко от престола и за себя и за Наследника, переложив всю эту тяжесть на своего младшего брата. При этом он, очевидно, не входил в обсуждение вопроса о том, насколько великий князь Михаил Александрович способен и в силах управлять великой Империей. Эти силы ему, очевидно, должен был дать тот же Бог, коль скоро он воссядет на престол.

Да, на свое царское служение Николай II смотрел как на тяжелый крест, и нес он его с великим трудом. Был он поэтому совершенно искренен, когда называл себя Иовом многострадальным, в день памяти которого он родился.