Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

Началась наша жизнь в Безлюдной Стране. Ни немцев, ни русских. Нет продовольствия, нет молока с фермы, нет муки, никакой связи с внешним миром, кроме смелых экспедиций отдельных людей в соседние деревни, располагавшиеся в радиусе трех километров от дома. Но, с другой стороны, больше никаких проверок и никакого контроля. И потому свиней резали свободно, масло делали сами владельцы скота. Все делали то, что им нравилось. И все были очень заняты. Вино из моих подвалов было упрятано в защищенном от бомб месте. Серебро закопано где-то в парке. Провизия, бекон и колбасы, и другие необходимые вещи были укрыты в более подходящих местах. Ружья и винтовки также исчезли. Все это должно было быть спрятано и храниться до лучших времен, но, наверное, русские нашли все наши тайники.

Тем временем польские и украинские рабочие в деревне испытывали все большее беспокойство. Хотя поляки, работавшие в моем имении, вели себя хорошо и продолжали работать. Появлялись отдельные русские солдаты. Они заигрывали с польскими девушками и совершили несколько грабежей и избиений. Каждый день я ходил по деревне, подбадривая людей. На домах были вывешены белые флаги. Из соседней деревни просочилась новость, что русские застрелили человека, который пытался защитить девушку от насилия. Девушке удалось бежать. Я говорил с ней, и она подтвердила сказанное.

Здоровье старой фрау фон Охеймб неуклонно ухудшалось, и вскоре она умерла. Пока еще была возможность совершить похоронный обряд в нашей церкви, поскольку священник из числа беженцев остался в Гродицберге. С ним и с некоторыми из моих слуг мы отправились в церковь. На дорогу, ведущую к церкви, выскочили трое русских солдат и остановили машину. Я объяснил им на русском языке, что мы направляемся в церковь. Один из них заглянул в экипаж и довольно объяснил: "Vot Popochka!" и позволил нам проехать. Вернувшись обратно домой, мы нашли здесь все изменившимся. Полчища русских вошли в имение и теперь бродили по комнатам в поисках добычи. С невероятной быстротой они взламывали замки закрытых сундуков и мгновенно находили то, что им нужно: часы, сигареты, шерстяное нижнее белье, ножи и ботинки. Они были превосходные мастера по поиску спрятанных предметов и обыску сундуков. Когда я прибыл, русские были заняты взламыванием шкафов и выдвижных ящиков и разбрасыванием их содержимого. Некоторые из солдат, большинство из которых молодые парни, были пьяны. Некоторые махали револьверами перед моим носом. Вскоре все они ушли.

С этого момента в Гродицберге не иссякал поток посетителей. Имение удачно расположено в отдаленном углу, и потому арьергардные бои, шедшие на главной дороге, его пощадили. Так или иначе, но за немногим исключением, у русских не было намерения оставаться надолго, и через час-другой они торопились уйти. Русские солдаты приходили без офицеров. Офицеры появлялись редко, по двое, по трое, но без рядовых. Форма и вооружение их казались очень подходящими: меховые шапки, прикрывающие уши, отделанные мехом куртки и толстые брюки. Это была смешанная масса, но большинство из них были молодыми парнями. Часто встречались крепкие сибиряки, которые казались людьми жестокими и неприятными. Но в основном - русские крестьянские парни и заводские рабочие. Часто попадались монголы и другие азиаты. Один из них зашел в мою комнату, явно пьяный, довольно крича что-то вроде "Okolo!" Наконец, я догадался, чего он хочет - одеколон, но не для запаха, а в качестве крепкого спиртного.

Вскоре я выработал определенную процедуру обращения с этими нежелательными гостями. Я не ждал их в холле, но оставался в кабинете, предоставляя своему старому слуге вводить их в дом. И потому ко мне в кабинет они входили уже довольно покорными и смирными. Затем я обращался к ним на русском языке, спрашивая, чего они хотят, и упоминая, между прочим, что я пять лет жил в России в качестве германского посла и показывая им фотографию, которая была снята, когда Ворошилов пригласил нас с женой посетить Дом Красной Армии. На ней были изображены мы с Ворошиловым и еще несколько высокопоставленных генералов, а также Литвинов и Крестинский. Эта фотография производила магическое действие на моих посетителей. Они пристально вглядывались в нее, называя военного комиссара по имени, в то время как на других, казненных во время чистки, указывали, зло бормоча при этом: "Это - враг государства". Так, беседуя с ними, я предлагал провести их по дому. Когда мы проходили через огромный зал, где теперь были сложены на полках книги библиотеки Восточно-Европейского института, я указывал на труды русских классиков и Ленина. Я нашел русских довольно культурными людьми, способными оценить книгу. Затем я вел их вниз по узкой лестнице, открывал дверь, ведущую во двор, и они оказывались на улице. Некоторые молча соглашались со столь резким окончанием визита, иные возвращались через другие двери.

Чем дальше, тем более частыми становились эти визиты, совпадая с наступлением главных частей Красной Армии. Надежда, что русские могут быть отброшены, окончательно исчезла. Даже я, хотя и был настроен в основном скептически, питал одно время такие надежды.

Однажды вечером, после того, как на протяжении многих дней бои шли довольно далеко от нас, фронт подошел совсем близко к Гродицбергу. Стучали пулеметы, стреляли ружья, время от времени появлялись самолеты и сбрасывали бомбы. Но вскоре шум стих, и с тех пор тишина уже не нарушалась. Спустя несколько дней русские стали наступать с новой силой. Они двигались по второстепенной дороге, которая шла через деревню. Несколько часов моторизованные колонны проходили в идеальном порядке: тяжелые орудия, гаубицы, грузовики с боеприпасами, машины Красного Креста. Из прифронтового места Гродицберг опустился до статуса оккупированной территории.

С этого момента я оказался привязанным к дому. Я не осмеливался ходить по имению или в конюшни, и мой управляющий приходил и докладывал мне обо всем. Нам приходилось день и ночь быть настороже, поскольку присутствие владельца было самым важным фактором безопасности имения. "Вы хозяин?" был, как правило, первый вопрос русских. Выпадало несколько часов отдыха и покоя, но потом несколько групп русских могло подойти одновременно. Число их все росло. Русские приезжали на грузовиках, а не на машинах или мотоциклах, но не оставались на ночь, или же становились лагерем на улице. Беззакония и оскорбления стали довольно распространенными явлениями. В соседней деревне застрелили нескольких мужчин. Были изнасилованы многие женщины и совершены другие тяжкие преступления. Но русские пощадили меня благодаря моему способу обращения с ними. Однако моя машина и лошади были украдены. Один из моих визитеров, которого я удовлетворил старыми часами (он был, очевидно, офицером из Сибири, в огромной серой меховой шапке и с гигантскими усами), предупредил меня из лучших побуждений, что те, кто придет следом за ним, будут сильно пьяны. Жители деревни пришли в ужас и к вечеру набились в мой дом, надеясь обрести здесь защиту.

Отставшие немецкие солдаты усугубили и без того опасную ситуацию. Однажды вечером они постучали в дверь, совершенно изможденные и обессилевшие, и попросили еды и убежища. Я приютил их на несколько часов, но потом им пришлось уйти в темную ночь. Если бы их нашли русские, и мы, и они были бы расстреляны.

Во вторник, 21 февраля, я чувствовал себя очень плохо из-за острого расстройства желудка, и мне пришлось лечь. Несколько русских вошли в мою комнату, один из них - офицер. Он производил впечатление интеллигентного и утонченного человека, много выше среднего уровня. Он бойко начал беседу, описывая свои приключения и обращаясь ко мне вежливо "господин посол". Затем он попросил ручку и чернила и выписал мне охранный пропуск. Я поинтересовался, был ли он из верховного командования или из ГПУ, и тут услышал, как другой офицер зашел на кухню и разговаривал с моими слугами. Он выписал мне потом точно такой же документ, добавив в нем, что я был послом в Москве до 1933 года и что я старался установить дружественные отношения с Советским Союзом, но что был снят со своего поста пришедшими к власти национал-социалистами. Я почувствовал облегчение и подумал, что опасность миновала и что впереди меня ждут более спокойные времена. Однако вечером дела приняли драматический и неожиданный оборот.