Отрешенные люди

- Полностью с вами в том согласен, - облегченно вздохнул Кураев, что наконец-то нашел с графом точку соприкосновения. - Король Фридрих очень опасен, и чем раньше мы поставим его на место, тем лучше будет для нас и прочих европейских держав.

- Он довольно, к тому же, и хитер, будет строить куры императрице и всему свету до той поры, пока будет возможность, а потом, когда мы будем менее всего ждать, укусит побольней все с той же невинной рожей. Надеюсь, граф Бестужев это понимает? - пристально посмотрел Гендриков на Кураева, который все еще чувствовал себя школьником рядом с ним.

- Будьте спокойны, Алексей Петрович, насколько мне известно, делает все, чтоб обезопасить нас от этого неожиданного укуса.

- Этого мало, - покачал головой Гендриков, - надо бы заставить уважаемого вояку Фридриха показать зубы раньше, чем он будет готов к тому. Тем самым обнаружатся его истинные цели и замыслы.

- С ним это довольно трудно сделать, - наморщил лоб Кураев, соображая, что имеет в виду граф.

- Поясню, - бросил тот на стол салфетку и придвинул к себе изящный сливочник, - здесь лакомый кусок для Фридриха, он об этом знает. Нет, ни золото, ни крепость, а весьма важный человек, который очень ему нужен и может повлиять на всю ситуацию внутри страны. Так вот, он тянется к нему, граф положил руку на стол, направив ее в сторону сливочника, - пытается сделать это тихо и незаметно, а мы в этот момент по той руке тяп! - он стукнул серебряным ножом по кисти, - и готово.

- Долго придется ждать, когда Фридрих руку потянет, - возразил Кураев, отлично понимая, что ответит ему граф.

- А чтоб не ждать, знаете, что хороший охотник делает? Да, да, он садит у самого берега манок, утку на веревочке, и та сзывает к себе селезней. А уж дело охотника: не упустить момент.

- Я подозреваю, что манок ночует сейчас в комнате, наверху? - ехидно улыбнулся Кураев.

- Очень может быть, может быть. То дело случая. Но я бы рекомендовал вам не выпускать его из вида. Он может стать весьма полезным, когда настанет нужный момент.

- А кто такой Ванька Каин? - поинтересовался поручик. - Вы уж простите меня за неосведомленность.

- Вор. Обычный вор. Слышали про московские пожары этого лета? Его рук дело.

- Однако? - удивился поручик.

- Их там несколько, воровских шаек, замечено было, но он один из самых опасных.

- И почему он до сих пор не в цепях? Не на каторге? Куда смотрит московский губернатор?

- Тут все не так просто. Существует московский Сенат, который решил руками этого вора переловить всех прочих, о чем и поставили и губернатора, и полицмейстера в известность. Он умен и дерзок, этот Каин...

- Одна кличка чего стоит, - вставил Кураев.

- Да, умен и дерзок, - продолжил граф, - и честолюбив, мечтает о чинах и известности. Он пойдет на все, чтоб добиться доверия властей и как-то проявить себя. Мне сообщили, что за короткий срок он выдал более ста человек из числа своих бывших сообщников. Каково?

- Уму не постижимо, - развел руками поручик.

- Если за ним приглядывать, то многого можно добиться. Да.

- Уж не хотите ли вы и его использовать в своих целях?

- Никогда. Он мне неприятен, а я человек чистоплотный, не люблю, знаете ли, в навозе и вещах подобного свойства копаться, руки пачкать. Да к тому же он непредсказуем. Кто знает, куда и когда повернет. Нет уж, пусть с ним дело имеет господин полицмейстер и ему подобные. У меня иные заботы, - с этими словами граф поднялся и поклонился Кураеву, - спасибо за доставленную беседу, прошу извинить, если был резок в суждениях, но вы, думаю, мой друг, меня поймете. Слуга проводит вас в спальню. Спокойной ночи, - и Гендриков удалился в боковую дверь, через которую тотчас вошел лакей в ливрее сиреневого цвета и повел поручика наверх, неся перед собой зажженную свечу.

Утром, за завтраком, граф сообщил Ивану Зубареву, что поспособствует ходу его дела по выдаче разрешения на горные работы в уральских землях. Иван даже ушам своим не поверил, когда услышал это, но мигом сообразил, что граф явно пожелает иметь в том какую-то свою выгоду, и если не материальную, то... Домыслить, что может пожелать от него граф, у него не хватило воображения. Но за короткий срок пребывания в Москве он хорошо усвоил, что из добрых побуждений тут вряд ли кто помогает.

Когда граф уехал по делам, Иван попробовал выведать у Кураева, чем занимается Гендриков, по какому ведомству служит, но тот увел разговор в сторону, отшутился и порекомендовал не терять с ним дружбы, наведываться, коль случится быть в Москве. Это насторожило Ивана еще более.

Он представил, как в Тобольске расскажет о своем знакомстве с ближним родственником самой императрицы и как его за то высмеют.

На третий день граф Гендриков небрежно положил перед Зубаревым во время обеда разрешение, подписанное сенатской комиссией и с гербовой печатью на нем, на разработку залежей как серебряной, так и золотой руды на всем Урале, а в конце стояла приписка, не сразу бросающаяся в глаза: "С последующей передачей оных рудников в пользование Кабинета Ее Императорского Величества". Иван лишь тяжко вздохнул, поблагодарил и засунул бумагу подальше в карман.

15.

Уже несколько месяцев Алексей Петрович Бестужев-Рюмин пользовался небескорыстными услугами шуваловского слуги Луки Васильева, имея возможность прочитывать записки, отправляемые все больше входящим в фавор Иваном Ивановичем Шуваловым. И надо заметить, чем более императрица выказывала ему свое высочайшее расположение, тем более интенсивной становилась переписка: петербургская знать начинала повсеместно заискивать перед молодым фаворитом, признавая за ним силу и власть. Менялся даже тон и стиль в обращении к Ивану Ивановичу. Если ранее послания к нему начинались обычными "милостивый государь" или "дорогой друг", "уважаемый" и тому подобное, то постепенно шуваловские корреспонденты, не сговариваясь, начинали не иначе, как "блистательный", "светлейший" и даже весьма витиевато, на восточный манер: "Свет очей наших".

Поначалу Алексей Петрович лишь быстро пробегал глазами записки и послания, фыркал, кривился, узнавая о новых высокопарных титулах молодого Шувалова, вручал их вместе с платой за услуги Луке Васильеву, терпеливо дожидавшемуся подле двери, но однажды ему пришла в голову мысль, что необходимо иметь их копии, и он вызвал секретаря, приказал переиллюстрировать все послания. И вот теперь у него их набралась целая папка, хранимая в особом секретном ящичке стола, благодаря которой он не только был хорошо осведомлен о многих секретных и интимных делах, происходящих в столице, но, ко всему прочему, имел и тайное оружие, которым мог воспользоваться в любой удобный момент, поскольку послания могли доставить множество неприятных минут, если не испортить всю жизнь и карьеру их авторам.

Среди прочих графа более всего заинтересовали обращения к Шувалову братьев Чернышевых, Захара и Ивана Григорьевичей. Они раз за разом слали молодому фавориту приглашения на какие-то собрания, где тот мог узнать нечто необычайное, что простым людям недоступно. Братьям Чернышевым вторил и граф Михаил Илларионович Воронцов, приглашавший Шувалова встретиться в каком-то загородном доме, где, как он уверял, соберутся "люди весьма достойные, имеющие своей целью составить братство человеков избранных".

Вскоре Алексей Петрович знал о всех подобных тайных встречах "людей достойных", но при этом его просто выводило из себя, что сам он лично не мог присутствовать на тех собраниях и наверняка знать, что там затевается. Брат его, Михаил Алексеевич, заезжал пару раз, но на просьбу канцлера ввести его в те тайные собрания отвечал весьма неохотно и тут же старался перевести разговор на иные темы, а потом и вообще принимался доказывать, что сам те петербургские съезды именитых людей не посещает и Алексею Петровичу не советует. А вскоре от него последовало коротенькое послание, что по делам службы отбывает за пределы родного отечества.