История Российская IX-XVII вв.

Не имея серьезных улик (кроме сомнительных показаний тюремного сидельца Иванова), власти извлекли из архива судное дело об измене Старицких десятилетней давности. 20 июля 1563 г. монарх вернулся из Александровской слободы в Москву и в самый день приезда затребовал во дворец материалы судебного процесса боярина Ростовского 1554 г. Эти материалы он использовал при исправлении летописи. На полях Синодального списка появились сведения о давнем боярском заговоре в пользу князя Владимира, в котором участвовали «княз Петр Щенятев и княз Иван Турунтай Пронской и Куракины родом и Го (зачеркнуто) и княз Дмитрей Немой и княз Петр Серебреной» [501]. Мать князя Владимира Ефросинья происходила из рода Патрикеевых — Хованских. Ее ближайшими сородичами были князья Щенятевы, Куракины и Голицыны, также происходившие из рода Патрикеевых. Первоначально автор приписки намеревался причислить к изменникам бояр Голицыных. Но писец успел записать лишь две первые буквы. Царь переменил намерение, и писец вычеркнул фамилию Голицыны, которую начал писать. Ко времени розыска 1563 г. старших Голицыных не было в живых, и указание на них утратило актуальность. Летописный перечень изменников был для царя своего рода проскрипционным списком.

Конфликт между царем и думой нарастал неуклонно и наконец достиг критической точки. Если бы митрополит и боярское руководство признали основательность собранных улик и санкционировали суд над заговорщиками — сторонниками князя Владимира, разгром Боярской думы был бы неизбежен. Однако намерения монарха не были осуществлены. Официальная летопись кратко и невразумительно сообщает, что Иван IV простил своего брата, что снимало вопрос о суде над его сторонниками в думе. Царь был человеком жестоким и мнительным, менее всего склонным прощать своих врагов. Совершенно очевидно, что он отказался от намерения судить брата и его сообщников в думе из–за того, что его репрессивные меры натолкнулись на сопротивление со стороны церковного руководства и думы.

«Повесть о мятеже», включенная в «Царственную книгу», была прямым ответом Ивана IV на действия думы, пытавшейся спасти от царской опалы своих членов. «Повесть» сохранила вымышленные царские речи, очень точно отражавшие настроения царя в период правки летописи, т. е. в дни кризиса 1563 г. Значение речей определялось тем, что их сочинил сам государь. Самодержец не сомневался в том, что его раздор с думой разрешится кровью. Он боялся, что вместе с короной бояре отнимут у него жизнь и такая же участь постигнет его малолетнего наследника. Рассказ о мятеже 1553 г., внесенный в Синодальную летопись, завершался поразительным признанием: «…и от того времени быс вражда промеж государя и людей» [502].

Проскрипционные списки, включенные Грозным в текст официальной летописи, доказывают, что монарх готовился обрушить жестокие гонения на головы врагов. Однако твердая позиция, занятая митрополитом Макарием и вождями Боярской думы, связала его по рукам и ногам. Церковь взяла на себя роль арбитра в конфликте между членами династии. Как повествует летописец, Иван IV призвал во дворец высших иерархов церкви и ознакомил их с итогами розыска. «И перед отцем своим и богомолцом Макарием митрополитом и перед владыками и перед освещенным собором, — значится в летописи, — царь и великий князь княгине Ефросинье и ко князю Владимеру неисправление их и неправды им известил и для отца своего Макария митрополита и архиепископов гнев свой им отдал» [503]. Официальная летопись представляла дело не вполне точно. Монарх не сразу отказался от намерения покарать виновных.

Обвинив брата в измене, Грозный велел взять его под стражу. Среди документов 1563 г. в царском архиве хранилась «свяска, а в ней писана была ссылка князя Володимера Ондреевича в Старицу…» [504]. Опала и ссылка Владимира сопровождались конфискацией его удельного княжества. Иван считал душой заговора не своего недалекого брата, а его мать. Ее постигло суровое наказание. Ефросинью доставили из Старицы на подворье Кирилло — Белозерского монастыря, и 5 августа 1563 г. игумен Васьян постриг ее в монашеский чин [505].

Царь вернул брату удельное княжество, но при этом распустил его думу и отправил на службу в удел верных дворян. Бояре Захарьины, возглавлявшие Дворцовый приказ, добились передачи ряда удельных сел в их ведение.

К 1563 г. Макарию исполнилось 80 лет. Он не раз обращался к царю с ходатайством об отставке. «Многажды, — писал митрополит в завещании, — помышлях и желах отрешися всего архиерейского именования и действа», но каждый раз уступал настроениям царя и «понуждению» собора.

Незадолго до смерти Макарий составил духовное завещание. Тщетно было бы искать в нем какие–нибудь намеки на происходившую в то время политическую борьбу. Оно благожелательно к государю, его брату Владимиру, «боголюбивым боярам и князьям»; содержит благословение «детем боярским, и дьяком, и гостем с их женами и з детми и с прочим христолюбивым воинством» [506].

Со смертью Макария 31 декабря 1563 г. церковь лишилась опытного и авторитетного руководителя, что развязало руки Грозному. Политический кризис вступил в новую фазу.

Прощение семьи князя Владимира сняло вопрос об изгнании из думы и казни участников его мнимого или действительного заговора. Парадокс заключается в том, что после смерти Макария Иван IV обрушил удар не на главных «изменников» из летописного проскрипционного списка, а на других лиц, не причастных к заговору, но противившихся репрессиям и перечивших самодержцу в думе. В приписках к летописям монарх постарался скомпрометировать бояр князей Дмитрия Немого — Оболенского и Петра Серебряного, но казнены были не они, а два других представителя княжеского дома Оболенских — Михаил Репнин и Юрий Кашин, отличившиеся при взятии Полоцка в 1563 г.

Князь М. П. Репнин был арестован царскими слугами во время всенощной в церкви и убит на улице ранним утром 31 января 1564 г. Князя Ю. И. Кашина убили спустя несколько часов во время утренней молитвы. В синодике опальных Репнин и Кашин записаны вместе в том порядке, в каком они были умерщвлены.

Установив последовательность событий, мы получаем возможность выяснить причины опалы на Оболенских.

Убийства совершались на четвертый день после поражения царского войска в Литве в январе 1564 г., когда в Москву прибыли гонцы от воевод. Первые известия о поражении были, по- видимому, сильно преувеличены. Царь отдал приказ о казнях сразу после того, как ему сообщили о гибели армии.

План наступления на Литву не мог быть принят без санкции думы, осуществлявшей высшее военное руководство. В соответствии с планом две армии на первом этапе вторжения действовали раздельно, имея приказ соединиться на территории противника. Подобный образ действия таил в себе слишком большой риск. Но царь отстранил от руководства военными операциями самого талантливого из своих воевод Горбатого и сам определял военные планы.

«Мятеж» бояр в думе внушил мнительному самодержцу мысль о том, что непокорные бояре готовы вступить в сговор с королем Сигизмундом ради свержения законного государя. За три недели до казни Репнина Москву покинуло литовское посольство. Власти подозревали, что именно послы получили секретную информацию о московских военных планах, которая и помогла литовцам одержать победу. Раскрытые секреты были доступны лишь членам Боярской думы, которые и оказались под подозрением.

Несколько месяцев спустя царь Иван, отвечая на упреки Курбского, писал, что бояре казнены за измену, что подтверждается свидетельством беспристрастных очевидцев. «…Сия их измены, — писал он, — всей вселенней ведомы, аще восхощеши, и варварских языцех увеси и самовидцев сим злым деянием можеши обрести, иже куплю творящим в нашем царствии и в посольственных прихождениях приходящим» [507]. Очевидно, царь имел в виду «самовидцев» (послов и купцов), покинувших Москву незадолго до казни бояр.