Древний Китай. Том 3: Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.)

Конфуций в свое время многое сделал для того, чтобы при выяснении отношений обходились без войны, полагаясь на умелое управление государством. Столетие спустя Мо-цзы, формулируя основы своей доктрины, исходил уже из того, что всеобщий мир в Поднебесной неизбежен, иначе она просто рухнет. Он не был наивным мечтателем, напротив, создал организацию дисциплинированных сторонников мира и вмешивался в войны с целью пресечь их пусть несколько нелепым, но порой приводившим к успеху способом. Ян плевать хотел на все, что лично его не трогало. Но и он побаивался насильственной смерти, вовсе не желал искусственно сокращать сроки своей высоко-ценимой им собственной жизни и потому к войнам не мог относиться иначе как сугубо отрицательно.

Итак, по меньшей мере в одном, причем очень важном аспекте жизни той эпохи все трое были единодушны. Их единодушие — при кардинальном различии их взглядов на жизнь и свое место в ней — означало, что нужно как можно скорей покончить с раздробленностью Поднебесной. Феодальные войны уходили в прошлое, им на смену приходили новые, гораздо более страшные и кровопролитные, но и они должны были уйти вслед за феодальными. Поднебесной необходимо объединиться и забыть о гражданских войнах.

Все трое с уважением относились к прошлому, представленному идеологемой о древних мудрецах. Правда, эта идеологема воспринималась ими по разному. Для Конфуция она была чем-то вроде святой иконы, великим образцом праведной жизни. Мо воспринимал древних как мудрецов, которые на самом деле жили именно так, как предлагал жить он сам. Иными словами, в его глазах мудрые древние были образцом, подкреплявшим его поиски и конструкции. Ян очень мало думал и о прошлом, и о будущем. Будущее в его представлении было чем-то вроде tabula rasa, о котором не стоит думать, как не следует придавать значение посмертной славе и вообще тому, что о тебе скажут, когда тебя уже не будет. Прошлое для него было грудой гниющих костей, причем неизвестно чьих (кто был велик, а кто ничтожен — какая разница при его отношении к жизни и к посмертным суждениям об умерших). Но показательно, что даже при таком святотатственном отношении к великим древним мудрецам Ян счел возможным заявить — совсем в духе Мо, — что они в свое время жили так же, как сегодня предлагает жить он.

Итак, весьма разные и жившие в различное время мыслители исходили из того, что войны — явление временное и ненормальное, а единство Поднебесной без гражданских войн должно стать нормой. Все они считали, что мудрые древние являют собой нечто вроде эталона и весьма весомого аргумента в пользу своих взглядов. Иными словами, традиция им не была безразлична, даже когда они (в частности, Ян) нарочито принижали ее. При этом каждый из них был оригинальным и неповторимым. Мало того, оригинальность каждого имела свою притягательную силу.

Популярность идей Конфуция достаточно ясна. Что касается Мо, то здесь, безусловно, сыграла свою роль проповедь всеобщего равенства, взаимопомощи и искренней любви всех ко всем. Социальную значимость такого рода протосоциалистической идеи нельзя недооценивать применительно к любой эпохе. И хотя люди массами за Мо не пошли (Чжуан-цзы по этому поводу даже заявил, что не пошли они потому, что раскусили главное в Мо: он не любил людей ^[172]), распространение идей Мо не могло ограничиться небольшим кругом высоколобых. Напротив, они, как и любые другие сходные с ними идейные конструкции, стали широко известными и привлекли к себе огромное внимание, «заполонили» Поднебесную.

Помимо протосоциалистической проповеди Мо создал административную конструкцию, которая претендовала на то, чтобы стать костяком обновленной Поднебесной. И сколь бы ни была эта конструкция очевидно уязвимой и неприемлемой для многих, она все-таки была чем-то позитивным, способным претендовать на то, чтобы, заменив ситуацию гражданской войны, стать костяком будущей единой Поднебесной. Иными словами, Мо сделал достаточно много, чтобы не только жаждущие справедливости, но и устремившиеся к созиданию завещанной древними мудрецами великой империи оценили созданное им. А что, собственно, создал Ян Чжу? Практически ничего. Он просто предложил всем жить в свое удовольствие и не думать ни о других, ни о ресурсах для бездельного времяпрепровождения, ни о собственном будущем. Ведь это предложение и доктриной-то не назовешь. Просто идущий от души паразитизм натуры. Что могли увидеть в нем в Китае, где традиция стойко держала в своих руках образ жизни народа, о трудовой дисциплине и трудолюбии которого можно было бы рассказывать легенды («Юй Гун раздвигает горы» и т. п.)?

Суперэгсизм и гедонизм Яна резко противостоят не только традиции и национальному характеру китайцев, но и вообще здравому смыслу. То, к чему он призывал, не реальность, но некая пародия на нее. Знаменитый alter ego Яна, так называемый «разбойник Чжи», рассуждал о том, как нужно жить, примерно теми же словами, что и Ян (жизнь мимолетна; нужно уметь ею насладиться, пока живешь, и т. п.) [Мялявин, 1995, с. 255]. Но он выставлен в трактате именно разбойником, пусть даже с интеллектуальными наклонностями.

Идеи разбойника Чжи не «заполонили» Поднебесную. Во всяком случае, никто об этом не говорил и не писал. А близкие к ним идеи Яна напугали Мэн-цзы именно своей притягательностью. Чем же они могли притягивать людей? Пожалуй, только призывом к полной независимости от других, культом индивидуальной воли, правом поступать так, как желаешь, не будучи при этом никому ничем обязанным, невозможностью навязать тебе что-либо. Впрочем, идеи подобного рода тоже не могли «заполонить» Поднебесную. Это невероятно, и потому верить Мэн-цзы на слово в этом пункте не стоит.

Завершая рассказ о Мо-цзы и Ян Чжу, мы вправе утверждать лишь тот факт, что сами по себе идеи этих мыслителей были реальностью. Что касается Мо, то в этом нет никаких сомнений. Более того, его идеи имели распространение, и Мэн-цзы имел все основания их опасаться. Что же касается Яна, то идеи его были крайне скудны и рассчитаны на эпатаж современного ему общественного мнения, не более того. Ни сам Ян, ни кто другой просто не могли в реальности жить так, как это вытекало из его построений. Стало быть, в лице Ян Чжу мы имеем дело лишь с человеком, который высказывал нереальные идеи. В отличие от Конфуция и Мо-цзы он был кем-то вроде кабинетного теоретика, сидел в своем запущенном маленьком саду или был нахлебником какого-либо богатого покровителя интеллектуалов, не делал ничего полезного и писал о том, как надо жить. Это был своего рода крик души. Люди! Вы не так живете. Нужно заботиться только о себе, чтобы получить от жизни все, что может только присниться в самом прекрасном сне! Живите так, пока живы, ибо после смерти — ничто.

Такой призыв социального паразита мог привлечь внимание его коллег, но, разумеется, не мог иметь широкого резонанса, тем более в среде простых людей.

Отсюда следует вывод, что интерес представляют не столько Ян и его проповедь, сколько сам факт их появления в Китае в IV в. до н. э. Идеи Ян Чжу свидетельствуют о достаточно высоком уровне развития абстрактного мышления в чжоуском Китае того времени, и при всей их несуразности они неслучайно оказались рядом с доктриной Мо, разработанной гораздо более тщательно и обращенной ко всей Поднебесной.

Конечно, как мыслители Мо и Ян несопоставимы, ибо элементарно-вульгарные призывы Яна к наслаждению жизнью не идут ни в какое сравнение с глубокими раздумьями Мо над тем, как благоустроить и облагодетельствовать Поднебесную. Однако судьба решила так, что обе необычные для Китая того времени системы взглядов оказались и во времени, и в своей оригинальности, даже экстравагантности параллельными и в чем-то сходными. А первым уловил это сходство Мэн-цзы, который и отразил его в своих гневных инвективах против Яна и Мо.