Генералиссимус князь Суворов

На первых порах Суворов послал Потемкину такое донесение: «нет крепче крепости, отчаяннее обороны, как Измаил, падший пред высочайшим троном её Императорского Величества кровопролитным штурмом. Нижайше поздравляю вашу светлость». Потом он послал более обстоятельное сведение, с цифровыми данными. Убитых неприятелей оказалось 26,000, пленных набралось до 9,000 из числа вооруженных, но на другие сутки из них умерло до 2000; турецких женщин и детей сосчитано до 3,000, христиан и евреев от 5 до 6,000, которые и водворены по-прежнему в их жилища. Пушек досталось 265, знамен 364, бунчуков 7, санджаков 2, пороху 3,000 пудов, судов 42, но почти все они были повреждены до степени негодности; боевых запасов, продовольствия и фуража огромное количество, лошадей около 10,000. Потеря Русских убитыми и ранеными сначала показана приблизительно в 4,000, потом точнее — убитых 1,880, раненых 2,648, всего 4,528, считая с офицерами. Многие признают эту цифру далекою от истины, так как донесение о потере было составлено довольно поспешно. Говорят, что позднейшие, верные сведения определяют число убитых в 4,000, а раненых в 6,000, всего 10,000, в том числе 400 офицеров (из 650). Официальные ли эти сведения или нет, во всяком случае они дошли до нас разными путями и быть может, при всем своем преувеличении вернее первых ¹⁶.

Войска получили громадную добычу; в донесении Екатерине Потемкин называет ее «чрезвычайною»; в письме к Кобургу Суворов говорит, что она превышала миллион рублей. В Измаил перевезены были купеческие склады товаров из укрепленных мест, капитулировавших в предшествовавшее время; стало быть условия для грабежа оказывались самыми благодарными. Сколько же было испорчено и уничтожено, если получено более, чем на миллион рублей? Солдаты не знали что делать с награбленным добром, продавая его всякому желающему за бесценок. Они сорвали с древок много знамен и щеголяли, опоясанные ими, гордясь своею добычею, как знаками отличий; часть этих знамен была от них отобрана, но остальная пропала и в счет трофеев не вошла, с добыче следует отнести и неизвестное число пленных обоего пола и разных возрастов, которых с разрешения Суворова разобрали офицеры, обязавшись подписками в порядочном их содержании и человеколюбивом с ними обращении. Сам Суворов по обыкновению ни до чего из добытого грабежом не коснулся, отказавшись от всех представленных и поднесенных ему вещей. Даже когда привели к нему, на память о славном дне, великолепного, в богатом уборе коня, он отказался и от коня, сказав: «донской конь привез меня сюда, на нем же я отсюда и уеду». Один из генералов заметил, что теперь тяжело будет Суворовскому коню везти на себе вновь добытые лавры; Суворов отвечал: «донской конь всегда выносил меня и мое счастие». Недаром же солдаты говорили: «наш Суворов в победах и во всем с нами в паю, только не в добыче».

Измаильский штурм отличался нечеловеческим упорством и яростью Турок, и немудрено: они знали, что им пощады не будет после предшествовавших штурму переговоров. Но это упорство безнадежного отчаяния, в котором принимали участие даже вооруженные женщины, могло быть сломлено только крайним напряжением энергии атаковавших. высшею степенью возбуждения их духа. Все это и было произведено Суворовым. Храбрость русских войск под Измаилом дошла как бы до совершенного отрицания чувства самосохранения. Офицеры, главные начальники были впереди, бились как рядовые, переранены и перебиты в огромном числе, а убитые до того изувечены страшными ранами, что многих нельзя было распознать. Солдаты рвались за офицерами, как на каком то состязании; десять часов не перемежавшейся опасности, нравственного возбуждения и физических напряжений не умалили их энергии, не уменьшили сил. Многие из участников штурма потом говорили, что глядя при дневном свете и в спокойном состоянии духа на те места, по которым они взбирались и спускались в ночную темноту, они содрогались, не хотели верить своим глазам и едва ли рискнули бы на повторение того же самого днем.

Кроме этой внутренней стороны дела, содействовала успеху штурма и внешняя. В диспозиции указано было все существенное, начиная от состава колонн и кончая числом фашин и длиною лестниц; определено число стрелков при колонне, их место и назначение, также как и рабочих; назначены частные и общие резервы, их места и условия употребления; преподаны правила осторожности внутри крепости; с точностью указаны направления колонн, предел их распространения по крепостной ограде и проч. Эти наставления были хорошо поняты, внимательно и толково исполнены. Нельзя например не подивиться, что в полном разгаре боя и грабежа, в городе не произошло ни одного пожара. Особенного же внимания заслуживает употребление резервов; они не раз выводили штурмовые колонны из весьма затруднительных обстоятельств; благодаря именно резервам первая, ночная часть действий была окончена скоро и с полным успехом.

Тем страннее встретиться с заявлением одного современника, что порядка при штурме было мало; что Суворов не делал рекогносцировки, а возложено это было на колонных начальников; что колонны двигались чуть не на авось; что лестницы оказались коротки, верного плана городу не имелось и проч. ¹⁴. Конечно не было возможности осмотреть крепость так тщательно, чтобы верно измерить высоту валов, глубину рвов и пригнать заранее лестницы; но происходивший от этого замешательства нельзя называть беспорядком. Хороших планов крепости и города, как по всему видно, действительно не имелось; с этим обстоятельством поневоле приходилось мириться, но оно возвышает качество распоряжений и исполнения, а не уменьшает его. Не в пользу Суворова можно бы сделать одно, не приведенное критиком замечание: участие в штурме спешенных казаков без достаточного вооружения. Но отказаться от участия казаков в штурме не было возможности уже потому, что они составляли чуть не половину осадного корпуса, а дополнить их вооружение и обучить действию новым, представлялось неисполнимым по совершенному недостатку времени. Подготовка к бою была коньком Суворова; она и в настоящем случае им не пренебрежена, как объяснено выше. Сделать больше было невозможно, а отказаться из-за этого от штурма ему и в голову конечно не приходило: на то он был Суворов. Только такие люди и годны на подобные дела.

Таким образом успех измаильского штурма достигнут благодаря сочетанию изумительной нравственной силы русских войск с прекрасно составленным и исполненным планом Действий. Штурм этот по размерам и значению предприятия, по неравномерности сил обеих сторон, по сложности и трудности исполнения, имеет мало равносильных примеров в военной истории. Здесь не крепость взята, а истреблена неприятельская армия, засевшая в крепостных стенах. Нечего и говорить, что измаильский штурм далеко превзошел Очаковское однородное дело; участники того и другого, не без некоторого преувеличения конечно, имели основание называть второй детской игрушкой сравнительно с первым. Сам Суворов, не останавливавшийся ни перед каким смелым предприятием, смотрел на измаильский штурм как на дело исключительное. Года два спустя, проезжая мимо одной крепости в Финляндии, он спросил своего адъютанта; «можно «взять эту крепость штурмом?» Адъютант отвечал: «какой крепости нельзя взять, если взят Измаил?» Суворов задумался и, после некоторого молчания, заметил: «на такой штурм, как измаильский, можно пускаться один раз в жизни.» ¹⁹. Мы видели, что в ночь штурма он не мог спать; в это же время он получил с курьером письмо от Австрийского императора, но так был озабочен предстоящим делом, что не распечатал и не прочел письма, отложив его до развязки штурма ²⁰.

Почти так же, как Суворов, смотрела на измаильский штурм и Екатерина. Рискуя оскорбить Потемкина в его очаковских воспоминаниях, она писала ему, что «почитает измаильскую эскаладу города и крепости за дело, едва ли где в истории находящееся». В мнении своем она конечно руководилась между прочим тем оцепеняющим впечатлением, которое произвели измаильские известия на врагов и недоброжелателей России. И не мудрено: путь к Балканам лежал теперь перед Русскими открытый, и на Турок напала сильнейшая паника. Систовские конференции перервались; из Мачина все стали разбегаться, из Бабадага также; в Браилове, несмотря на 12000-ный гарнизон, жители просили пашу не медлить сдачей, как только Русские появятся; в Букаресте просто не верили возможности измаильского погрома, несмотря ни на какие подтверждения; содержавшиеся в Богоявленске пленные Турки пришли в такой ужас, что пристав их счел долгом довести об этом Потемкину. Изумление и восторг охватили русское общество; русские поэты, начиная с Державина и кончая Петровым, выразили общее настроение в стихах; Суворов был засыпан поздравительными письмами и посланиями, летевшими к нему со всех сторон. Принц де Линь, сын, отличившийся и раненый под Измаилом, величал его «идолом всех военных»; принц де Линь, отец, благодаря его за внимание к сыну, писал, что графов было бы не много, если бы каждый из них сделал сотую долю того, что Суворов, и что дружба такого человека приносит честь и есть патент достоинства. Принц Кобургский тоже не преминул приветствовать своего бывшего сотоварища с обычною своею искренностью. Одним словом, Суворов сделался предметом общего восторженного внимания ³¹.