Доленго

- Я отклоняю монаршую милость, - отчетливо ответил Сераковский.

Через два часа аудитор военно-судной комиссии Федоров зачитал приговор: бывший Генерального штаба капитан Сигизмунд Сераковский был лишен всех прав состояния и приговорен к смертной казни.

Генерал Ганецкий был в числе тех военных, которые могли заходить к Муравьеву запросто, без доклада и приглашения. Сегодня он пришел в послеобеденный, неурочный час, зная, что генерал-губернатор никогда не отдыхает днем, и действительно застал его в кабинете. Муравьев сидел в глубоком кожаном кресле и, попыхивая длинным дымящимся чубуком, разбирал бумаги.

- А, Иван Степанович, заходи, - сказал он, с усилием приподнимаясь с кресла. - Зачем пожаловал?

- Получил я, Михайло Николаевич, письмецо из Петербурга. Там, оказывается, была недавно жена этого Сераковского. Хлопочет о помиловании. Сейчас там его мать; говорят, что дошла до самого государя. К тому же английский посол с супругой тоже ходатайствуют перед императрицей. Чего доброго, их усилия могут увенчаться успехом?

Муравьев молчал, продолжая сосать трубку.

- Что ж это получается, Михайло Николаевич! - Ганецкий возмущенно крякнул. - Неужели офицер, изменивший присяге, главный руководитель мятежа, вовлекший в шайки тысячи людей, получит прощение? После этого как мы будем наказывать людей, менее его виновных?

Муравьев долго не отвечал. Его скуластое лицо было непроницаемым. Он поднес руку к голове, к редкой пряди волос, прикрывавшей лысину, и стал теребить ее, а затем приглаживать. Это означало, что Муравьев принял какое-то решение.

- Не беспокойтесь, Иван Степанович, ничего у ходатаев не выйдет, сказал он.

Пятнадцатого июня Муравьев, как всегда, встал вместе с петухами. Знавший его привычки дежурный ординарец поручик Морозов к этому времени уже приготовил всю корреспонденцию, которая пришла ночным поездом из Петербурга. Как обычно, в то серое утро было много пакетов, телеграмм, писем. Муравьев взял эту груду своими пухлыми короткими пальцами и как бы просеял через них все бумаги. На одной телеграмме он задержался, повертел ее в руках, не распечатывая, отложил в сторону, а затем долго смотрел на нее, прищуря правый глаз.

- Вот что, поручик, - сказал Муравьев, оторвавшись наконец от телеграммы и переведя взгляд на Морозова. - Я вам сейчас дам пакет, отвезете его в военный госпиталь генерал-майору Шамшеву. Подождете там сколько потребуется, а потом явитесь мне доложить.

На площади у дворца всегда дежурили казаки, и один из них подвел поручику коня. Ехать было недалеко, и через пятнадцать минут ординарец вручил пакет по назначению.

- Приказано исполнить и доложить!

Генерал вскрыл пакет, прочел письмо Муравьева и покачал головой.

- Да, тяжкое дело поручил мне Михайло Николаевич... Вы где будете ждать ответа, поручик? - спросил генерал.

- Если я не нужен вашему превосходительству, то предпочел бы остаться здесь... Спать хочется, - доверительно признался Морозов.

- Что ж, оставайтесь. Зрелище будет не из приятных.

Поручик был молод, и он не придал значения этим не совсем понятным словам.

Генерал Шамшин вернулся через час. Он был бледен, и рука его чуть дрожала, когда он что-то писал на записке Муравьева.

- Доложите Михаилу Николаевичу, что его распоряжение выполнено.

Поручик взял ответный пакет и, вскочив на коня, поскакал во дворец генерал-губернатора. Муравьев принял его вне очереди. Он вскрыл конверт и прочел записку генерала Шамшева.

- А теперь можно заняться и той телеграммой, - сказал Муравьев.

Толстыми, негнущимися пальцами он разорвал бумажную ленточку и углубился в чтение. Лицо его, по обыкновению, оставалось бесстрастным.

- Садитесь и пишите, поручик, - промолвил Муравьев, шагая по кабинету. - Пишите, - повторил он. - "Повеление вашего величества о том, что дело должно идти своим порядком, получил. Сераковский уже повешен".