История города Рима в Средние века

Но византийские войны и падение государства готов должны были похоронить вместе с общественными установлениями и гуманистические науки. О школах риторики, диалектики и юриспруденции мы уже ничего больше не слышим; могло процветать только одно врачебное искусство, которому Теодорих усердно покровительствовал. По-видимому, римские врачи даже превзошли славою врачей равеннских, так как Мариан, архиепископ Равенны, страдавший грудью, был приглашен Григорием для лечения в Рим.

Средства для образования юношества были самые скудные, и это образование было больше домашнее, чем общественное; совсем прекратиться оно не могло, ибо преподававшие гуманистические науки и учившиеся им всегда были. Если верить напыщенным словам Иоанна Диакона, то Рим в правление Григория был «храмом мудрости, опорой которого, как колонны в здании, было семь искусств», и среди окружавших папу лиц не было ни одного человека, которого язык или обхождение напоминали бы варвара; наоборот – каждое из этих лиц было хорошо знакомо с латинской литературой. Началось вновь процветание всех свободных искусств; ученым не было надобности уделять свое время повседневным заботам, и даже папа окружал себя больше образованными людьми, чем высокопоставленными лицами. Словом, живя в варварском IX веке, Иоанн Диакон нарисовал такую картину двора Григория, как будто имел перед собой гораздо более поздний двор Николая V. Но одну слабую сторону ученый монах, к его сожалению, должен был все-таки отметить; при дворе Григория не умели говорить по-гречески. Папа сам признается, что он не понимает по-гречески, и это тем более странно, что он так много лет провел в Константинополе, будучи нунцием, где он имел случай говорить по-гречески ежедневно, хотя, конечно, придворным и официальным языком тогда все еще был латинский язык. С другой стороны, в Византии не было никого, кто умел бы хорошо читать по-латыни. Таким образом отчуждение между обоими городами становилось все больше и больше, и вместе с тем классическая литература греков делалась также все более чуждой Риму. Иоанн Диакон приписывает, конечно, своему герою вполне основательное знакомство со всеми свободными науками и утверждает, что Григорий уже с детства настолько хорошо был ознакомлен с грамматикой, риторикой и диалектикой, что не уступал в городе никому по своим познаниям, хотя в то время (как говорит Иоанн) литература процветала в нем. Но эта блестящая картина процветания наук в Риме тускнеет ввиду собственных слов Иоанна Диакона, который вполне определенно говорит, что Григорий запретил духовенству читать языческих авторов, и затем сам приводит получившее известность место из одного письма Григория, которое делает вполне очевидным враждебное отношение папы к гуманистическим наукам. Григорий писал галльскому епископу Дезидерию именно о том, что ему, папе, стыдно было узнать, что епископ обучает некоторых лиц грамматике; объявив далее, что древняя литература не более, как дурачество, и что прославлять ее – значит забыть Бога, папа говорит: хвала Христу и хвала Зевсу не могут исходить из одних и тех же уст. В другом месте Григорий признается, что он не боится варваризмов в своей речи и не гонится за грамматической правильностью ее и синтаксисом, так как считает недостойным подчинять слово Божие правилам Доната.

Утверждать, что Григорий был враждебно настроен по отношению к гуманистическим наукам, имеется полное основание, главным образом, ввиду первой при веденной нами цитаты; но нет никаких данных, которые давали бы право заключить, что самому Григорию бьио присуще варварство или что сам он был невежествен. Его ученость была теологического свойства. Если он обладал познаниями в диалектике древних, чего не видно в его сочинениях, никогда не соприкасавшихся с философией, то он отрекся от этих познаний. Произведения Григория соответствуют, конечно, своему времени, но в изложении их Григорий порой проявляет риторический подъем, и латынь его не варварская. По своему личному положению он не мог не сосредоточивать всего своего внимания на существовании людей исключительно как католиков; его духовная энергия не знала усталости; поглощенный забота-ми своего сана, он, тем не менее и несмотря на то что постоянно болел, находил досуг еще писать обширные теологические трактаты. Поэтому было бы совершенно бесцельно требовать от Григория, в условиях его времени, внимания также и к светской литературе или хотя бы только признания ее необходимости в процессе развития человечества. Человек, присоединивший к христианству Англию, видел, что Италия также все еще не вполне отрешилась от сладкой отравы язычества; поэтому благоволить к поэтам древности он не мог. Вообще епископа Григория нельзя не рассматривать с другой точки зрения, чем классически образованного государственного деятеля Кассиодора, который уговаривал монахов своего монастыря изучать грамматику и диалектику. Григорий сам был законодателем и установителем торжественного римского богослужения. Биограф Григория ставит ему в заслугу, что он учредил школу певчих у Св. Петра и в Латеране. Школа грегорианской музыки была родоначальницей музыки на Западе: самая древняя папская капелла восприняла от язычества музыкальные традиции, и если с древними поэтами Григорий вел войну, то их ритм он признал в литургии.

В позднейшее время и даже в новейшее на Григория было взведено много тяжелых обвинений; они, однако, оказываются необоснованными. Так, Григория упрекали в том, что он положил преграду изучению математических наук; однако этот упрек основан на неправильно понятом замечании одного английского писателя конца XII века. Серьезнее другое обвинение того же автора, будто Григорий сжег палатинскую библиотеку; заслуживает внимания также легенда, распространившаяся в Средние века, будто Григорий, как ревностный католик, уничтожил древнюю библиотеку Аполлона. В действительности же участь знаменитого собрания книг, некогда помещенного Августом в портике храма Аполлона, совершенно неизвестна; возможно, что это собрание было перенесено в Византию по приказанию греческих императоров; точно так же оно могло погибнуть во время упадка Рима и, наконец, могло существовать еще и при Григории, но в виде хлама, изъеденного червями, Библиотеки Августа и ульпийская погибли тогда же, когда наступил упадок науки, место этих сокровищ греческой и латинской мудрости, утрата которых должна сокрушать человечество больше, чем утрата всяких великолепных каменных сооружений Рима и Афин, мало-помалу заступили деяния мучеников, писания отцов церкви, декреты и письма пап, составившие их собственные библиотеки. Первое устройство их в Латеране приписывается папе Гиларию; Григорий также говорит о библиотеках в Риме в смысле архива римской церкви, прообраза современного тайного архива в Ватикане. Нам нет надобности пытаться обелить память Григория от обвинения в таком неслыханном варварстве; оно падает само собою уже потому, что общественные произведения были достоянием не папы, а императора, который никогда бы не дал разрешения на торжественное сожжение величайшей библиотеки в Риме. Пусть будет даже доля правды в той басне, что Григорий будто бы относился с особой злобой к произведениям Цицерона и Ливия и уничтожал списки с этих произведений повсюду, где только находил их; мы находим достаточное утешение в том, что счастливый случай помог кардиналу Маи извлечь книги Цицерона о республике из могильной тьмы средневекового периода Рима.

Защитники великого папы были еще более встревожены, когда к вышеуказанным обвинениям присоединилось еще одно, едва ли менее гнусное обвинение в том, что Григорий, движимый рвением католика, приказал разрушать древние памятники Рима, отчасти с той целью, чтобы уничтожить последние остатки язычества, отчасти ради того, чтобы взоры паломников не отвлекались от церквей и могил святых к прекрасным созданиям древности. Это утверждают два невежественных летописца XIV века: один – доминиканский монах, другой – августинский, оба они с полным удовольствием воспроизводят образ Григория, приказывающего сбивать головы древним идолам и ломать их. Далее, один автор истории пап, писавший в конце XV века, рассказывает, что Сабиниан, преемник Григория, восстановил народ против памяти своего великого предшественника, объяснив народу, что постигший его голод был вызван тем, что Григорий повелел повсюду в городе уничтожить древние статуи и, как утверждали даже, бросал их целыми кучами в Тибр. Но и это обвинение, нашедшее себе веру не только у протестантов, но даже у многих католиков, не может быть доказано. Григорий, без сомнения, был равнодушен к прекрасному творческому искусству древних; но мы охотно разделяем мнение тех, кто в своих заключениях принимает во внимание, что Григорий любил Рим, что право собственности по отношению к общественному достоянию принадлежало императору и что, наконец, после Григория в городе оставалось множество древних памятников. В тех мнениях, которые высказывались в Средние века, мы находим в общем все-таки некоторую справедливость суждения: упрек в вандализме вместе с варварами должны разделить и некоторые папы, и гибель иных прекрасных статуй нельзя, конечно, не поставить в вину благочестивому рвению того или другого епископа.