Котовский (Книга 1, Человек-легенда)

На другой день бастующим было сообщено, что все условия их приняты. Нейман уехал за границу лечиться от нервного потрясения.

А в городе были расклеены объявления, где предлагалась крупная сумма за поимку Котовского. Обращение было подписано каким-то Иваницким. Взбешенный Сковородин подал в отставку после неприятного объяснения с консулом Энно, до которого дошли слухи об этой скандальной истории с Нейманом.

И опять все встретились на песчаной отмели: голубоглазый Вася, неразговорчивый Михаил и полный жизни и силы Котовский. Море опять было безмятежно и бирюзово. И так же ласково разбегалась по отмели прозрачная волна.

- Жизнь прекрасна, - говорил в раздумье Котовский, вглядываясь в лучезарную синеву, - и мы очень хорошо поболтали с этим Нейманом. Оказывается, весьма культурный человек и понимает все с одного намека. Кажется, мы оба друг другу понравились.

- Назначенный на место Сковородина Иваницкий свирепствует, - сообщил Михаил. - Каждую ночь облавы.

- Самойлова взяли! - добавил Вася. - Сегодня ночью взяли...

- Самойлова?! - взметнулся Котовский. - Так что же вы молчите?!

- Мы не молчим.

- Но ведь это такой человек!..

Нахмурился Котовский. И потускнело в его глазах бирюзовое море. Такого крупного работника взяли! И, наверное, будут пытать... И что же теперь? Надо действовать! Надо выручать!

2

Как ни разведывал Котовский, как ни шныряли вокруг агентов Вася и Михаил, как ни прощупывал Самуил знакомых контрразведчиков, ничего утешительного узнать не удалось. Контрразведчики пожимали плечами, хвалили Иваницкого: этот, кажется, не на шутку взялся за чистку города. Между прочим, говорят, что у Иваницкого новые методы: мало бьют и зачастую пристреливают тут же, при допросе.

Видел Котовский и самого этого Иваницкого. Высокий, сухопарый, абсолютно трезвый. Тяжелый взгляд не предвещает ничего хорошего. Говорили еще, что Иваницкий отменный стрелок и убивает выстрелом в глаз с неизменной шуткой: "Чтобы шкуру не испортить".

Арестовано до шестидесяти подпольщиков. Они приговорены к расстрелу и помещены в трюме баржи, в гавани одесского Карантина. А по городу расклеены огромные объявления:

"Шестьдесят заложников будут расстреляны ровно в полночь, если государственный приступник Котовский не явится добровольно для предания его суду".

"Как бы не так! - размышлял Котовский. - Можно придумать иной выход из положения".

Он повстречался с товарищами-ревкомовцами. Были приняты меры предосторожности. Беседа продолжалась долго. Но даже Вася, всезнающий Вася, который умел проникать в самые глубокие тайны, и тот ничего не мог узнать о происшедших в ревкоме разговорах и суждениях. Поговаривали, что Котовского крепко побранили за эту шумную историю с Нейманом, за его пристрастие к слишком скандальным затеям. Но в то же время видели, что Котовский уехал с этого совещания сияющий и довольный. Значит, кончилось все хорошо? А так как он немедленно вызвал к себе Васю и Михаила, ясно было, что ему дано какое-то важное, трудное и срочное задание.

Смертники между тем томились в трюме баржи. В контрразведке разговор с ними был короткий. Их поочередно выводили на допрос. Там сидел сам Иваницкий и брезгливо разглядывал каждого, кого притаскивали из камеры. Кроме Иваницкого в помещении находился тот самый штабс-капитан, которого Котовский обещал представить к награде. Вид у штабс-капитана был довольно-таки жалкий. Иваницкий, обозрев арестованного с ног до головы, оборачивался в сторону штабс-капитана:

- Не он?

- Никак нет, - отвечал штабс-капитан.

- Вы присмотритесь внимательнее. Должны же вы узнать своего закадычного друга, которого почтительно именовали "ваше сиятельство".

- Введен в заблуждение...

- Значит, не он?

- Абсолютно не он! Даже никакого сходства!

- Ну все равно... Расстрелять! Вы слышите, это о вас идет речь! Расстрелять, и чтобы у меня аккуратно, культурно расстреливать, по европейскому образцу!

Дело в том, что Иваницкий имел пренеприятный разговор с некими высокими представителями некоей иностранной державы. Его отчитывали за кровавые расправы и побоища в контрразведке:

- Никто не говорит, что вы не должны беспощадно истреблять всех этих... ну, вы сами понимаете, кого. Но делайте это тихо, умно и так, чтобы не приходилось о вас читать жуткие описания в левой заграничной прессе!

Вот почему всех задержанных мало били и сразу же препроводили в трюм баржи. Их должны были вывезти в открытое море глухой ночью, без лишних свидетелей. Сказано "по-культурному" - значит, и будет "по-культурному". А главное - спрятать концы в воду.

Смертники в трюме молча додумывали свои последние думы. Почти не разговаривали. Кто-то плакал. Кто-то после долгих ночей напряженной работы, получив теперь полную возможность отоспаться, крепко спал. Самойлов, оказавшийся тоже здесь, спорил с одним старым партийцем по какому-то принципиальному вопросу. Оба остались при своем мнении. Теперь Самойлов стал строить догадки, кто мог его разоблачить. Он так тонко и безупречно играл свою роль! И хотя он понимал, что вряд ли удастся отсюда выбраться, все же разрабатывал новый вариант своей деятельности на тот случай, если останется в живых.

Все отдавали себе отчет в полной безнадежности положения. Но это был крепкий, закаленный народ. Каждый из них, пусть даже и тот, чьего имени не сможет восстановить потомство, каждый мог умереть с достоинством, не проронив ни слова. Да, они сидели в трюме, схваченные врагами. Да, у них остались считанные часы. И все-таки они - победители, даже смертью своей несущие славу и торжество! Они и умирая не склонят головы!

Темно в трюме. Иногда слышно сквозь стенку журчание, плеск воды. И снова тихо.

- Противно погибать, когда нет табаку! - невесело шутит кто-то.

- Курение вредно для здоровья, - отзывается глухой голос.

Снова воцаряется молчание. Табаку действительно ни у кого нет.

Темно в трюме. Нет никакой возможности определить, скоро ли настанет их последнее утро.

Но вот толчок. Подошел буксирный пароходик. Конвой, охраняющий баржу, продрог и теперь охотно помогал закрепить концы, стараясь согреться.